— Я бы не стал так говорить. С Булгаковым все намного сложнее, по той причине, что Лев Толстой писал от себя, а несомненно антихристианское Евангелие от Воланда — это Евангелие именно от Воланда, а не от Михаила Афанасьевича Булгакова. Поэтому, в данном случае, отождествлять автора и его персонажи — не логично.

Более того, я думаю, что в определенном смысле, православный Христос был именно таким, как булгаковский Иешуа га Ноцри из «Мастера и Маргариты». Точнее, как бы сейчас сказали, таким был «имидж» Христа, таким Он казался толпе. И с этой точки зрения роман Булгакова гениален, он показывает видимую, внешнюю сторону великого события — пришествия Христа-Спасителя на Землю, обнажает скандальность Евангелия, потому что действительно, нужно иметь удивительный дар Благодати, совершить истинный подвиг Веры, чтобы в этом запыленном Страннике без диплома о высшем раввинском образовании опознать Творца Вселенной.

Мы привыкли к представлению об Иисусе-Царе, Иисусе-Боге, с детства слышим молитвы: «Господи, помилуй», «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного». А такие произведения, как картины Ге, или, в меньшей степени, Поленова, или тот же «Мастер и Маргарита» помогают нам понять всю невероятность и парадоксальность апостольской веры, почувствовать ее болевой ожог, позволяют нам вернуться в точку выбора…

— Но, все же, почему среди церковных людей «Мастер и Маргарита» имеет больше противников, чем сторонников?

— Назовите мне хоть одну светскую книгу, которая имела бы в Церкви больше сторонников, чем противников! Исключением могут быть, наверное, только произведения Достоевского, да и то, как ни парадоксально, «Братьев Карамазовых» очень не любили в Оптиной пустыни[182].

Если судить по тем людям, которые вдумывались в «Мастера и Маргариту» уже будучи христианами, то видно, что существует два основных течения церковного литературоведения. Одна группа авторов считает (довольно аргументировано), что это оккультно-антихристианское произведение[183], а другая группа церковных литературоведов, не менее аргументировано, считает, что это не так.

Я думаю, что отгадки не найти в самом тексте. Вопрос ведь стоит не в том, как квалифицировать «пилатовские» главы в романе — они безусловно антихристианские. Вопрос в другом: каково было отношение к ним самого Булгакова? А для того, чтобы ответить на него, необходим огромный комплекс свидетельств: биографических, мемуарных, необходим анализ черновиков «Мастера и Маргариты», а для этого нужно выйти за пределы «книжки в зеленом переплете», то есть самого романа.

Лично мне ближе та позиция, что в «Мастере и Маргарите» Булгаков пробовал дать некое предостережение против доверия к атеистической пропаганде. Для этого он использовал тот прием, который называется Reductio ad Absurdo, когда берется позиция оппонентов, и ты заранее соглашаешься с ней, но доводишь их позицию до логического предела, и этот предел оказывается абсурдным…

Дело в том, что на Христа, как на странного и полусумасшедшего проповедника указывали все атеистические лектора 20-30-хх годов в Советской России. Булгаков не имел возможности прямо спорить с ними по цензурным соображениям, и поэтому он написал «Мастера и Маргариту», где глаза научного атеизма были вставлены в глазные впадины Воланда, и оказалось, что атеизм — это, как раз, взгляд на Христа сатаны, а, отнюдь не просто науки.

— Папа Иоанн Павел II снял с иудеев догматическое обвинение в богоубийстве, а не так давно он сделал известное заявление по поводу холокоста.

— В Церкви никогда не было догмата о том, что все евреи являются богоубийцами. В христианстве нет идеи коллективной ответственности. Вновь напомню слово апостола: «Кто ты, судящий чужому рабу» — то есть не своему рабу, а Божию.

Странно, что либеральные журналисты, обвиняющие христианство в антисемитизме и в том, будто христиане видят в евреях народ богоубийц, целокупно ответственный за трагедию Голгофы, сами распространяют идею «коллективной вины». Христианские народы в Европе убеждают в том, будто они все солидарно ответственны за преступления нацистов в Германии. Всем европейским народам предлагается покаяться в соучастии в этих трагических событиях. При этом указывается, что именно христиане должны пересмотреть: представление, что еврейский народ, как некое целое, виновен в Голгофской трагедии. Такого рода суждение внутренне противоречиво. С одной стороны, нам говорят: вы должны отказаться от мнения, что весь народ виноват в действиях одного человека или одной какой-то части этого народа; но тут же следует утверждение: а ваши народы, христианские, все виноваты в том, что был холокост.

Такое обвинение в наш адрес со стороны евреев означает, что в их сознании все же есть стереотип, согласно которому народ может грешить как некое единое целое, и за грех нескольких политиков или одной погромной толпы отвечают все — даже те, кто родился десятилетия спустя после инкриминируемых событий. Но в таком случае и крик той толпы в Иерусалиме, что требовала распятия Христа: «кровь Его на нас и на детях наших» — имеет смысл именно в национальной психологии евреев. Так что вопрос не в том, как мы воспринимаем евреев, а в том, как они воспринимают самих себя. Евреи сохраняют в своем сознании стереотип, согласно которому народ есть некая целостность, которая несет совокупную ответственность за то или иное преступление отдельных своих лидеров.

Мы ведь не требуем пересмотреть вероучение ислама и не виним весь исламский мир в преступлениях исламских террористов. А евреи нам говорят: все христиане повинны в преступлениях нацистов (которые, между прочим, были сознательными антихристианами-язычниками). И все христианство должно быть пересмотрено, чтобы избежать повторения холокоста. Неужели не понятно, что именно когда христиане слышат от евреев требование изменить свою веру, свою святыню — именно тогда и рождаются несимпатичные чувства?