поляризация в какую-то сторону. Одних можно

было ругать сколько угодно, и даже

добродетельно их ругать: скажем, Южную

Африку каждый ругал сколько Бог на душу

положит; а некоторых других – нет, ругать не

надо, потому что они "в становлении";

скажем, террористическое движение в Африке

ругать нельзя, потому что это часть борьбы с

расизмом. И тут стало очень сложно, очень

скользко и, я бы сказал, очень неприглядно,

потому что тогда стали выступать на первый

план политические интересы, политические

симпатии. Помню, я выступал по какому-то

поводу, и мне Генеральный секретарь

Всеафриканской христианской конференции

сказал: Вы бы помолчали, – все равно мы все

будем голосовать против вас, потому что мы

от этих людей получаем оружие... Этим все

сказано было, и тут никакая

принципиальность больше не играла роли.

Поэтому сейчас экуменическое движение

стало очень сложным явлением. Я уже

несколько лет не участвую в нем как

официальное лицо, но лет двадцать

участвовал как представитель Русской

Церкви; и первые периоды были очень богаты

содержанием; теперь все стало очень

политично, социально, и тема о христианском

единстве ушла далеко на задний план.

Это

– экуменическое движение в официальном его

виде. На местах оно сыграло громадную роль

тем, что сделало возможным для людей

встречаться без ненависти, встречаться с

интересом, с какой-то открытостью, даже

молиться вместе. На ранних межцерковных

собраниях католикам было запрещено

молиться с другими; поэтому католики стояли

за дверью собрания в ожидании, что собрание

кончит молиться, и потом вступали и

садились на места для обсуждения темы; а

когда в конце предстояла молитва, все