не выступить? – и на четвереньках выбрался

вперед и говорю: я хочу сказать нечто; я хочу

сказать вам, как и почему я стал верующим. Я

им рассказал сначала о ранних годах

эмиграции, о том, как жилось – потому что им

не вредно сообразить, что жилось-то хуже,

чем им; мы не были такие мохнатые, кудластые,

но ели меньше... Потом рассказал, каким

образом я стал верующим; когда кончил, была

такая минута молчания, началась

драматическая пауза; я подумал: ух, как

благоговейно все это звучит! – Но

благоговение кончилось, потому что вдруг

открылась дверь, огромный барбос ворвался в

комнату, промчался вокруг прямо ко мне,

ткнулся мордой в лицо и удрал. Этим, конечно,

кончилась мистическая атмосфера,

драматический эффект был уничтожен; после

этого мы еще довольно долго сидели,

рассуждали, и кто-то из них ко мне подошел и

говорит: Хорошо, что Вы пришли! – А почему? –

А у Вас глаза добрые... – А что? – Знаете, Вы

на нас смотрите и не презираете... Такая

реакция очень интересна была, потому что,

конечно, их принимают и в хвост и в гриву.

Это

была первая встреча; потом стали ко мне в

церковь ходить хиппи. Наши старушки, я бы

сказал, не в телячьем восторге были, –

подумайте о своих здешних – когда они стали

появляться: Отец Антоний, неужели они всю

церковь собой заполнят?.. – А их только

сорок или пятьдесят, и стоят они очень

хорошо... В общем, восторга не было. После

какого-то богослужения я их словил и

пригласил к себе, и потом они год ко мне

ходили раз в месяц пить чай и разговаривать;

потом стали ходить на лекции, которые у нас

устраиваются. А потом в какой-то день они

пришли и говорят: Знаете, мы хотим молиться;

не хотите ли Вы провести с нами всенощное

бдение и нас учить?.. И мы десять часов