Письмо 28. К Неокесарийской Церкви, утешительное

Утешает неокесарийцев, опечаленных смертию епископа, и советует чрезмерностию скорби не утрачивать того спокойствия, в какое приведены трудами покойного, а также оберегаться от волков и позаботиться об избрании себе пастыря, подобного тем, какие были у них доселе со времен Григория. (Писано в 368 г.)

Случившееся у вас требовало личного моего присутствия, чтобы воздать честь блаженному вместе с вами, самыми близкими ему, чтобы самим зрением печального события принять участие в вашем сетовании о своем горе, чтобы сообщить вам нужные советы. Поелику же много препятствий к телесному сближению, то осталось только чрез письмо иметь с вами общение в настоящем деле.

Описания тех чудных качеств сего мужа, по которым, как заключаю, всего более несносна для нас потеря, не вместили бы в себе пределы письма; да и по другим причинам неблаговременно вести слово о множестве его доблестей, когда душа наша до такой степени подавлена скорбию. Ибо какое из свойств его признали бы мы достойным того, чтобы или изгладиться ему из нашей памяти, или нам умолчать о нем? Невозможно сказать всего вдруг и за один раз, а если говорить отчасти, то боюсь, чтобы не было в этом измены истине. Умер муж, который самым очевидным образом превосходил современников всеми в совокупности человеческими совершенствами, был опорой отечества, украшением Церквей, столпом и утверждением истины, твердыней веры во Христа, надежной защитой для своих, непреоборимым для сопротивных, стражем отеческих постановлений, врагом нововведения; показал нам, какой вид имела Церковь во времена давние, по древнему ее состоянию, как бы по священнолепной какой картине, образовав вид Церкви, им управляемой, так что жившие при нем представляли себя современниками тех, которые, подобно светилам, озаряли Церковь за двести и более лет. Таким образом, ничего не привносил он — ни своего, ни новейших изобретений ума, но, по Моисееву благословению, из тайников сердца своего — из этих добрых сокровищниц — умел износить ветхая ветхих, и ветхая от лица новых (Лев. 26, 10). Потому и на Соборах, в кругу равночестных ему, не по возрасту удостаивался предпочтения, но был выше всех старейшинством мудрости, по общему признанию пользуясь первенством.

Какое же было приобретение жить под таким правлением, об этом никто не спросит, смотря на вас; потому что из известных нам вы одни, или разделяя сие весьма с немногими, под его управлением вели неволненную жизнь среди такой бури и смятения в делах. Вас не касалось обуревание еретических ветров, которое души удобоизменчивые доводило до крушения и потопления. И да не коснется оно вас когда-либо, о Владыка всяческих, на самое долгое время даровавший благодать безмятежия служителю Твоему Григорию, который первоначально водрузил основание сей Церкви!

И вы не изменяйте сему в настоящее время неумеренностию своего плача, тем, что совершенно предадитесь скорби, не дайте людям коварным воспользоваться нужным временем. Но если непременно должно плакать (чего одного не утверждаю, иначе уподобимся в этом не имеющим упования), то, по крайней мере, подобно какому-то печальному лику, поставив над собою вождя, с ним, если угодно, как можно стройнее оплакивайте постигшее вас горе.

Но если сей муж и не достиг крайней старости, то, по времени начальствования у вас, не скудна была его жизнь. А он столько участия принимал в теле, сколько было нужно, чтобы показать душевную твердость в его страданиях. Но кто-нибудь из вас подумает, может быть, что время для изведавших это служит увеличением сочувствия и приращением любви, а не поводом к пресыщению, и потому чем долее испытывали вы сие благодеяние, тем более чувствуете утрату; но и тень праведникова тела для благоговейных достойна всякого чествования. И хорошо, если бы многие из вас держались этой мысли! ибо и сам я не утверждаю, что надобно оставаться равнодушным, лишившись сего мужа, но советую перенести скорбь человечески. Ибо все, что могут сказать оплакивающие сию потерю, не укрылось и от меня. Молчит язык, с которого как бы реки лились вам в слух, а глубина сердца, никем доселе не постигнутая, сокрылась от людей, как тонкий призрак сновидения. Кто проницательнее его предусматривал будущее? Кто с таким твердым и непоколебимым душевным навыком способен был скорее молнии пробегать дела? О град, подвергавшийся многим уже бедствиям, но ни в одно из них не терпевший такой утраты в самих основаниях жизни! Отцвело теперь для тебя прекраснейшее украшение, смежила уста свои Церковь, унылы стали народные стечения, Священный Собор бо-лезнует о своем председателе, таинственные учения ожидают себе истолкователя, дети ждут отца, старцы — сверстника, чиновные — чиноначальника, народ — покровителя, нуждающиеся в необходимом — кормителя; все призывают его самыми близкими к их положению именами, и каждый в собственном своем горе почерпает свойственный себе и приличный предлог к плачу.

Но куда уносится слово мое от слезного удовольствия? Ужели не отрезвимся? не придем сами в себя? не обратим взоров к общему Владыке, Который в надлежащее время опять призывал к Себе каждого из святых, дозволив сперва, чтоб послужил он роду своему? Теперь кстати вспомнить вам слова того, кто, поучая в церкви, всегда внушал вам, говоря: Блюдитеся от псов, блюдитеся от злых делателей (Флп. 3, 2). Этих псов много. Что говорю — псов? Волцы тяжцы (Деян. 20, 29), под овчею наружностию скрывая коварство, повсюду во Вселенной расхищают Христово стадо. От них надобно вам оберегаться под начальством какого-нибудь бодрственного пастыря. И искать сего пастыря, очистив души свои от всякого соперничества и любоначалия,— ваше дело, а указать его предоставим Господу, Который непрерывно, с великого заступника Церкви вашей Григория до сего блаженного, прилагая и как бы приноравливая одного пастыря к другому, даровал Церкви вашей чудное украшение, подобное какому-то венцу из драгоценных камней, почему не должно терять надежды и в рассуждении тех, которые будут впоследствии. Ибо знает Господь сущия Своя (ср.: 2 Тим. 2, 19) и изведет на среду, может быть, и не чаемых нами.

Давно желаю прекратить слово, но не позволяет сего болезнь сердца. Умоляю же вас восторгнуться душою к отцам, к правой вере, к сему блаженному, рассудить, что предстоящее дело для каждого из вас есть свое собственное, размыслить, что при том и другом окончании оного каждый сам первый вкусит плоды его, а потому, как случается со многими, попечения об общем благе не возлагать на ближнего, чтобы впоследствии, когда каждый вознерадит о делах сердцем своим, всем вам неприметным образом самим на себя, по нерадению, не навлечь своей беды.

Приимите сие со всем благодушием, или как сострадательность соседа, или как обещание единомысленного и, что будет справедливее сказать, как покорного закону любви и избегающего опасности молчания; приимите с уверенностию, что в день Господень вы — похваление наше, как и мы — ваше, и что от пастыря, какой будет дан вам, зависит, что или теснее соединимся с вами союзом любви, или последует совершенное разделение, чего не дай Бог и чего не будет, по благодати Божией!

Мне самому не хотелось бы теперь выговаривать что-либо неприятное, но желаю довести до вашего сведения, что хотя и не нашли мы себе содейственником к умирению Церквей сего блаженного40 по некоторым, как сам он подтвердил нам, предубеждениям, однако же никогда не переставали мы быть с ним в единомыслии и всегда призывали его участвовать в борьбе с еретиками, в чем свидетельствуемся Богом и людьми, изведавшими нас.

Письмо 29. К Анкирской Церкви, утешительное