Если бы стал я по порядку описывать причины, до сего времени меня задерживавшие, как ни сильно было мое стремление к твоему богочестию, то наполнил бы ими бесконечно длинную историю. Не буду говорить о болезнях, следовавших одна за другою, о неудобствах зимнего времени, о непрерывности дел, как об известном, о чем и прежде уже доносил твоему совершенству. А теперь и единственное утешение, какое имел в жизни (разумею матерь мою),— и оно отнято у меня по грехам моим. И не смейся надо мной, что в таких летах жалуюсь на сиротство, напротив того, извини меня, что не могу терпеливо перенести разлуку с такою душою, которой равных по достоинству не вижу в оставшихся. Поэтому опять возвратились ко мне недуги, опять лежу на одре в совершенном изнеможении оскудевающих сил, и только с часу на час ожидаю неминуемого конца жизни.

А Церкви почти в таком же положении, как и мое тело: не видно никакой доброй надежды, дела непрестанно клонятся к худшему.

Между тем Неокесария и Анкира имеют, кажется, преемников на место почивших, и доселе спокойны. Да и мне злоумышляющие до сего времени не успели сделать ничего такого, что удовлетворяло бы их гневу и злобе, и причину этого явно приписываю твоим молитвам о Церквах. Посему не преставай молиться о Церквах и усердно просить Бога.

Удостоившихся прислуживать твоей святости премного приветствую.

Письмо 31. К Евсевию, епископу Самосатскому

Продолжающимся в Кесарии голодом извиняется в том, что не мог сопутствовать больному своему родственнику Ипатию, который не получил облегчения от имевших дар исцеления; просит также Евсевия, чтобы врачевание его поручил благоговейным братиям, или к себе их вызвав, или отослав к ним при письме больного. (Писано в 369 г.)

У нас не миновался еще голод, потому необходимо мне оставаться еще в городе или для снабжения нуждающихся, или из сострадания к бедствующим. Поэтому и теперь не мог я вступить в путь вместе с достопочтеннейшим братом Ипатием, которого могу назвать братом не только в похвалу, но и по естественному между нами родству, потому что мы одной крови. Сколько он страдает от болезни, небезызвестно сие и твоей чести; но меня огорчает то, что пресечена ему всякая надежда на облегчение, потому что и имеющим дарование исцелений не дано было произвести над ним обыкновенных своих действий. Почему опять призывает на помощь твои молитвы. Снизойди же к его прошению и, по сердоболию своему к страждущим, а равно и для меня, который за него ходатайствую, приими его по обычаю под свое покровительство; и если можно, вызови к себе благоговейнейших из братии, чтобы при глазах твоих приложили о нем попечение; а если невозможно сие, благоволи послать его при письме и поручить вниманию начальствующих.

Письмо 32. К Софронию, магистру

Просит вступиться за родителя св. Григория Богослова и избавить его от хлопот по судебным местам, потому что по смерти Кесария, который, умирая, отказал свое имение бедным, когда имение сие частию было расхищено, частию издержано родителями Кесариевыми на бедных и на уплату долгов, объявлены новые иски от людей, которым будто Кесарии состоял должным. (Писано в 369 г.)

Изведал невзгоды жизни сей и боголюбивейший брат наш, епископ Григорий. Ибо он наряду со всеми терпит беспокойства, непрестанными оскорблениями поражаемый, как бы неожиданными какими ударами. Люди, не боящиеся Бога, а может быть, вынужденные великостию бедствий, нападают на него под предлогом, что Кесарии брал у них деньги. Убыток ему не тяжел, потому что издавна научился он ни во что ставить богатство. Но поелику имущество Кесариево было в руках у служителей и у людей, которые по нравам ничем не лучше служителей, и, с полною свободою разделив между собою самые дорогие вещи, соблюли совершенную малость, то родители Кесариевы, получив немногое из Кесариева достояния и почитая сие никому не принадлежащим, вскоре истратили это на нуждающихся — как по собственному своему изволению, так и по словам покойного; потому что, как сказывают, Кесарии умирая говорил: «Хочу, чтобы все мое достояние досталось нищим». Потому как исполнители Кесариева приказания вскоре распорядились имением в общую пользу, теперь Григорию предстоят, с одной стороны, христианская нищета, с другой — хлопоты ходить по судебным местам. Поэтому пришла мне мысль довести все сие до сведения твоей достохвальной правоты, чтобы ты, из уважения к мужу, которого давно знаешь, во славу Господа, Который на Себя приемлет сделанное рабом Его, и из уважения ко мне, одному из избранных твоих друзей, переговорил о сем, что нужно, с сокровищехранителем и, по великому своему благоразумию, придумал способ к освобождению Григория от этих оскорбительных и несносных беспокойств. Без сомнения же, нет и человека, который бы так мало знал Григория, что стал бы подозревать его в чем-либо неприличном, например, в том, что из пристрастия к деньгам выдумывает он подобные вещи. Ибо готово доказательство его бескорыстия. Охотно уступает он казне остатки Кесариева имения, только бы спаслось оно, и ходатай по казенным имуществам сам имел дело с объявляющими свои притязания и сам потребовал у них доказательств, потому что мы не способны к подобным делам. Ибо совершенству твоему нетрудно узнать, что, пока было можно, никто не отходил от Григория, не достигнув желаемого, но всякий без труда получал, что требовал, почему многие жалели даже, что сначала не просили большего. Сие-то особенно и произвело, что многие стали нападать на него. Смотря на пример предупредивших, и прочие начали один за другим объявлять ложные свои иски. Потому просим твою степенность воспротивиться всему этому, и непрерывный ряд зол, подобный какому-то потоку, остановить и пресечь. Сам ты знаешь, как помочь делу, не дожидаясь, чтобы стали учить тебя этому мы, которые, по неопытности в житейских делах, не знаем даже и того, как избавиться от беды. Поэтому сам будь и советником, и заступником, изобретя по великому своему благоразумию и самый способ воспомоществования.

Письмо 33. К Авургию