Как мне препираться с тобою письмами? Как побранить тебя надлежащим образом за твое во всем простодушие? Скажи мне, кто три раза попадает в те же сети? Кто три раза попадает в одну петлю? И с бессловесными нелегко случиться этому. Ты принес мне одно письмо под вымышленным именем, будто бы от достопочтеннейшего епископа и общего нашего дяди, обманывая меня, не знаю для чего. Я принял письмо как принесенное тобою от епископа. Да как было не принять? От радости показывал его многим из друзей и благодарил Бога. Подлог открылся, потому что сам епископ из собственных уст своих отрекся от письма. Этим приведен я был в стыд; подавленный упреком в подлоге и обмане, желал, чтобы подо мною расступилась земля. Потом подали мне другое письмо, присланное будто бы от самого епископа со слугой твоим Астерием. Но и этого также не посылал епископ, как донес мне достопочтеннейший брат Анфим. Еще третие письмо принес мне Адамантий. Как надлежало мне принять его, когда прислано чрез тебя и чрез твоих? Желал бы иметь каменное сердце, чтобы не помнить прошедшего, не чувствовать настоящего, подобно бессловесным, поникши взором в землю, перенести всякий удар. Но что мне делать со своим рассудком, который после первого и второго опыта не может принять сего без исследования? И сие пишу, чтобы побранить тебя за простоту, которую нахожу и в другое время неприличной христианам, а тем более несообразною с настоящими обстоятельствами; по крайней мере вперед и себя побереги, и меня пощади, потому что (надобно же мне поговорить с тобою свободно) ты в подобных делах служитель, не стоящий доверия. Впрочем, кто бы ни были приславшие письмо, отвечал я им как следует. Поэтому подвергаешь ли ты меня испытанию, если прислал письмо, действительно полученное от епископов, ответ сделан.

Тебе же, как брату, который не забывал родства и смотрел на меня не как на врага, следовало бы в настоящее время заботиться об ином, потому что вступил я в такую жизнь, которая, превышая мои силы, сокрушает тело и тяготит душу. Даже поелику вел ты против меня такую войну, то и по этой причине должен бы ты был теперь прийти ко мне и разделить со мною дела, ибо сказано: братия в нуждах полезни да будут (ср.: Притч. 17, 17).

Если в самом деле достопочтеннейшие епископы согласны на свидание со мною, то пусть назначат мне определенное место и время и пригласят меня чрез собственных своих людей. Ибо как не отказываюсь прийти на свидание с моим дядей, так не потерплю, если приглашение будет сделано ненадлежащим образом.

Письмо 55 (59). К Григорию, дяде

Прерывая молчание, все причины несогласия с дядей находит в собственных грехах своих и просит прекратить сие несогласие, вредное для целых городов и народов, со своей же стороны соглашается на принятие тех мер, какие придумает дядя. (Писано в 371 г.)

Молчах, еда и всегда умолчу и потерплю (Ис. 42, 14) долее, чтобы против себя самого подтвердить, как несносен вред молчания, когда не буду и сам писать, и слушать обращающего ко мне слово? Ибо доселе терпеливо державшись этой печальной мысли, нахожу для себя приличным сказать словами Пророка: Терпех яко раждающая (Ис. 42, 14),— терпел, всегда желая или свидания, или слова и всегда не получая сего за грехи мои. Другой сему причины не могу и придумать, но уверяюсь, что за старые свои грехи несу наказание в разделении со своею любовию, если только кому бы то ни было, тем паче мне, которому ты сначала был вместо отца, дозволено будет в рассуждении тебя употребить это слово — «разделение». Но теперь грех мой, подобно какому-то густому облаку облекая меня, произвел неведение всего этого. Ибо когда посмотрю, что случившееся, кроме причиненной мне печали, не принесло никакого иного плода, тогда несправедливо ли приписывать мне настоящее грехам своим? Но если грехи причиною происшедшего, то пусть это по крайней мере положит конец неприятностям. И если тут было что по предусмотрению, то намерение, без сомнения, выполнено, потому что немалое время нес я утрату. Почему, не удерживаясь долее, первым отверз я уста и умоляю тебя вспомнить обо мне, а также и о себе, который во всю жизнь больше, нежели сколько требовалось по твоему родству, показывал о мне попечения; умоляю ради меня полюбить теперь и город, а не чуждаться его по моей вине.

Итак, ежели есть какое утешение о Христе и какое общение Духа и ежели есть сколько-нибудь сердоболия и сострадательности, то исполни мою просьбу, прекрати все, приводившее в уныние, положи некоторое начало тому, что веселило бы на будущее время; сам веди других к лучшему, а не за другим следуй, куда не должно, потому что и телесные черты нельзя признать кому-либо так собственно принадлежащими, как душе твоей принадлежат мир и кротость. Такому же человеку прилично привлекать к себе других и делать, чтобы все приближающиеся к тебе исполнились кротостию твоего нрава, как благовонием некоего мира. Ибо ежели и есть теперь нечто противоборствующее, то в скором времени и оно познает благо мира. Но пока от несогласия имеют место клеветы, по необходимости непрестанно растут худые подозрения. Потому и им неприлично не порадеть обо мне, а более всех неприлично твоей чести. Ибо если и погрешаю в чем, то, вразумленный, исправляюсь. Сие же невозможно без свидания. А если не сделал я несправедливости, то за что меня ненавидят? И сие-то представляю в собственное свое оправдание. Но что скажут о себе Церкви, которые не на добро себе участвуют в нашем несогласии, об этом лучше молчать. Ибо веду слово не для того, чтобы оскорбить, но чтобы положить конец оскорбительному. От твоего же благоразумия ничто, конечно, не сокрыто; напротив того, и сам в уме своем изобретешь, и другим скажешь нечто такое, что гораздо важнее и совершеннее придуманного мною, потому что прежде меня видел ты вред, какой терпят Церкви, и больше моего скорбишь о том, издавна наученный Господом не презирать никого из меньших. Теперь же вред ограничивается не одним или двоими, но целые города и народы участвуют в наших несчастиях. Ибо нужно ли и говорить о той молве, которая идет о нас в странах отдаленных? Потому прилично твоему великодушию уступить любопрительность другим, лучше же сказать, если возможно, истребить ее и в их душе, самому препобедить огорчительное терпением. Ибо мстить свойственно всякому прогневанному, а стать выше самого гнева — это свойственно тебе одному и разве тому, кто близок к тебе по добродетели. Не скажу еще того, что негодующий на меня изливает гнев свой на человека, не сделавшего никакой несправедливости. Поэтому или прибытием своим, или письмом, или приглашением к себе, или каким тебе угодно способом утешь мою душу. А мое желание, чтобы твое благочестие явило себя Церкви и самим лицезрением твоим и словами твоей благодати подало врачевание мне и вместе народу. Поэтому если возможно сие, то всего лучше будет; а если угодно тебе и другое что, приимем и то. Только снизойди на мою просьбу и извести наверное о том, что заблагорассудится твоему благоразумию.

Письмо 56 (60). К Григорию, дяде

По прошению Дорофея яснее выражает мысль, высказанную в предыдущем письме, обещает также согласиться на выбор дядей времени и места ко взаимному свиданию; наконец, объясняет, почему не может доверять брату. (Писано в 371 г.)

И прежде с удовольствием виделся я с братом своим. Да и можно ли было видеться иначе, потому что он мне брат и имеет столько достоинств? И теперь, когда пришел он ко мне, принял я его с тем же расположением, нимало не изменяясь в нежной своей любви к нему. Не дай Бог и испытать мне что-либо такое, что заставило бы меня забыть родство и быть во вражде со своими! Напротив того, прибытие его принял я за утешение и в телесных недугах, и в других душевных скорбях.

Письмами же, доставленными им от твоей досточестности, я крайне обрадован: давно уже желал я их получить не ради иного чего, а только чтобы и о нас не стали разглашать в свете печального сказания, что у ближайших родственников какое-то между собою несогласие, которое врагам приносит удовольствие, а друзьям бедствие и неугодно Богу, отличительным признаком учеников Своих положившему совершенную любовь. Посему, признавая необходимым отвечать на письмо твое, прошу обо мне помолиться и во всем прочем иметь попечение как о родном. Поелику же по неведению сам не могу выразуметь, что значит происшедшее между нами, решился признать истинным тот смысл, какой ты соблаговолишь втолковать мне.

Необходимо же, чтобы твой высокий ум определил и все прочее, а именно взаимное наше с тобою свидание, приличное для сего время и удобное место. Поэтому, если степенность твоя дозволит совершенно снизойти к моему смирению и сообщить мне какое-либо слово (угодно ли тебе будет, чтобы свидание наше было при других или наедине), я готов повиноваться, решившись однажды навсегда служить тебе с любовию и всеми мерами исполнять то, что к славе Божией повелит мне твое благоговение.