Если бы таково было телесное мое состояние, что мог бы я удобно выдержать путешествие и перенести зимние неприятности, то не стал бы писать, но сам пошел бы к твоему великодушию двух ради причин: и чтобы уплатить давний долг обещания (ибо знаю, что, дав слово быть в Севастии и насладиться твоим совершенством, хотя и приходил я туда, но не имел свидания с тобою, прибыв немного после твоей правоты), и, во-вторых, чтобы самим собою заменить посольство, которое медлил доселе отправлять к тебе, признавая себя малым для того, чтобы получить такую милость, а вместе рассуждая, что ни начальника, ни частного человека, если предлагаешь о чем в письме, не уверишь в этом так, как можно уверить, говоря с ним лично; причем нетрудно иное оправдать, об ином попросить, а в ином вымолить снисхождение, между тем как трудно достигнуть сего письмом. Итак, взамен всего этого поставив одно — тебя, божественная глава, и то, что довольно сказать тебе мысль, какую имею о деле, прочее же дополнишь уже от себя,— без замедления приступаю к исполнению.

Но видишь, какой делаю круг, замедляя и отклоняя от тебя объяснение причины, по какой веду с тобою слово. Этот Домитиан издавна близок ко мне еще по родителям и потому ничем не разнится от брата. Ибо почему не сказать правды? Но, узнав причину, по которой потерпел он это, сознался я, что стоил он, чтобы так потерпеть. Ибо пусть не избегает наказания ни один из поступившихся против твоей доблести в чем-либо малом или великом! Впрочем, видя, что живет он в страхе и бесславии и что от твоего приговора зависит его спасение, почел я достаточным для него сие наказание и прошу тебя посудить о нем великодушно и вместе человеколюбиво. Ибо взять в свои руки тех, которые противятся, свойственно человеку мужественному и в прямом смысле начальнику, но быть благосклонным и кротким к тем, которые уже покорены, свойственно человеку, превосходящему всех высотою благоразумия и кротостию. Поэтому в твоей воле — над одним и тем же человеком показать свой великий дух, чем тебе угодно, и отмщением, и спасением его. Домитиану достаточна и эта мера наказания — страх ожидаемого и сознание того, что терпит он по достоинству. И к этому прошу не присовокуплять новых ему наказаний.

Рассуди и следующее: и прежде нас бывали многие полными господами над обидевшими их, но ни одно слово не перешло о них к потомству; а которые превзошли любомудрием многих и отложили гнев свой, о тех всем временам передается бессмертная память. Пусть же присовокуплено будет и это к повествованию о тебе! Нам, которые желаем прославить дела твои, дай возможность превзойти примеры человеколюбия, прославленные в древности. Так сказывают, что и Крез отложил гнев на сыноубийцу, который сам себя выдал на казнь, и великий Кир сделался другом этому самому Крезу после победы над ним. К ним причислим и тебя и, сколько есть сил, провозгласим это, если только не признают нас слишком малыми провозвестниками доблестей такого мужа.

Но сверх всего необходимо сказать и то, что, когда наказываем сделавших какую бы то ни было несправедливость, тогда имеем в виду не то, что уже сделано (ибо каким бы способом сделанное стало несделанным?), но то, чтобы или сами сделавшие несправедливость вперед стали лучшими, или для других послужили примером целомудрия. И никто не скажет, чтоб в настоящем случае не имело места то и другое, ибо и сам Домитиан будет помнить о сем даже по смерти, и другие, думаю, смотря на него, готовы умереть от страха. Почему, прибавив что-нибудь к наказанию, подадим о себе мысль, что удовлетворяем собственному своему гневу; а я готов утверждать, что в рассуждении тебя трудно и представить, чтобы это могло быть справедливым; и ничто не заставило бы меня выговорить такое слово, если бы не примечал, что больше милости получает тот, кто оказывает милость, нежели тот, кто принимает ее. Ибо не для малого числа людей сделается очевидным великодушие твоего нрава. Все каппадокияне проникают в будущее, и я желал бы, чтобы к прочим добрым качествам, какие в тебе есть, причислено было и это.

Но медлю окончанием письма, рассуждая, что мне же принесет ущерб недоговоренное мною. Впрочем, присовокуплю одно то, что Домитиан, имея письма многих, за него ходатайствующих, всем предпочел мое письмо, не знаю, из чего заключив, что имею некоторое значение у твоего совершенства. Поэтому чтобы и ему не обмануться в надеждах, какие имел на меня, и мне было чем похвалиться пред здешними, соблаговоли, несравненный владыка, склониться на прошение. Без сомнения же, не хуже кого-либо из любомудрствовавших доселе рассуждаешь ты о делах человеческих и знаешь, какое прекрасное сокровище предуготовляет себе, кто помогает всякому нуждающемуся.

Письмо 109 (ИЗ). К пресвитерам в Тарсе

При затруднительном состоянии Церкви признает полезным снисходительно обращаться с немощными братиями и от желающих единения требовать только, чтобы исповедовали никейскую веру и Духа Святаго не именовали тварию, даже не имели общения с именующими. (Писано в 372 г.)

Свидевшись с ***, принес я великое благодарение Святому Богу, что и меня присутствием его утешил во многих скорбях, и вашу любовь чрез него показал во всей ясности. Ибо по расположению одного человека узнал я ревность к истине почти всех вас. Поэтому о чем беседовали мы с ним наедине, о том расскажет вам сам он. А что надобно любви вашей узнать от меня, это заключается в следующем.

Обстоятельства очень клонятся к тому, что Церкви придут в упадок, и много уже тому времени, как узнал я это. А созидания Церкви, исправления погрешностей, сострадания к немощным бра-тиям, покровительства держащимся здравого учения вовсе нет. Даже никакого нет пособия или врачующего болезнь, уже усилившуюся, или предостерегающего от болезни ожидаемой. И вообще состояние Церкви (употреблю пример ясный, хотя, по-видимому, и низкий) походит уже на старую одежду, которая при всяком случае легко рвется и не может опять прийти в первоначальную свою твердость.

А в такое время потребна великая тщательность и многопопечительность, чтобы Церквам оказать какое-нибудь благодеяние. Благодеянием же будет соединение доселе разделенного; и соединение воспоследует, если согласимся снизойти к немощным в том, что не повредит нашим душам. Итак, поелику многие уста отверзаются против Духа Святаго и многие языки изощряются в хуле на Него, то прошу вас, ограничьте хулящих, сколько можно вам, меньшим числом, и кто не называет Духа Святаго тварию, тех приимите в общение, чтобы остались одни хулители, и они, или устыдясь, возвратились к истине, или, оставаясь во грехе, по малочисленности своей утратили вероятие у других. Мы ничего больше не требуем, а предлагаем только желающим единения с нами братиям никейскую веру; и если соглашаются на оную, то требуем еще не именовать тварию Духа Святаго и не иметь общения с именующими. Кроме же сего, согласен я ничего не требовать. Ибо уверен, что по долговременном общении их с нами и по беспрекословном упражнении в догматах веры, если бы и потребовалось что присовокупить для большей ясности, даст сие Господь, вся споспешествующий во благое любящим Его (ср.: Рим. 8, 28).

Письмо 110 (114). К Кириаку, живущему в Тарсе

По случаю возникшего разногласия между клиром в Тарсе уверяет Кириака, что мир восстановится, если приимет он никейское исповедание веры, не отменяя ни одного речения, присовокупит к сему исповеданию, что Дух Святый не тварь и прекратит общение с называющими Святаго Духа тварию. (Писано около 372 г.)