Отец Сергий Четвериков

29 апреля покинул свое земное жилище отец Сергий Четвериков. В эмиграции, богатой выдающимся духовенством, не было и нет священника, равного отцу Сергию по духовному авторитету, по любви к нему его духовных детей и по тем бесчисленным связям, которые соединяли его и с молодежью, и со взрослыми, ищущими его руководства и совета. Но он был огромным авторитетом и для духовенства, в этом смысле справедливо назвать его старцем старцев. Отец Сергий прошел долгий путь священства, который всем кто знал его лично представляется ясным и безоблачным, как тихий июньский вечер. В нем была глубинная простота и ясность и однажды, встав на путь священства (преодолев для этого "Sturm und Drung" [2] - духовную бурю, о которой он сам пишет, но которую нам в нем и представить трудно), он шел по нему спокойно, ровно, воплощая в себе пленительный образ русского пастыря, русского старца. Удивительным образом сочетались в нем уставность со свободой, строгость с добротой, аскеза с любовью к людям, к природе, к культуре. У него были свои вкусы и убеждения, но у него не было предрассудков, поэтому суждения его были почти всегда неожиданными и новыми: предугадать или предсказать что он скажет и что сделает было невозможно. Мы знаем его как молитвенную душу Христианского студенческого движения. Он сблизился с ним в 1926 году, будучи настоятелем церкви в Братиславе, помогая возникшему там кружку, навещая съезды, участвуя в журнале Движения. В "Вестнике РСХД" (№ 3 за 1926 г., литографированное издание) появилось замечательное "Письмо русским студентам, участникам Христианского движения", в котором о. Сергий излагал свое мнение о задачах и целях Движения и об опасностях, стоящих на его пути. Письмо содержит ряд автобиографических данных и покоряет своей искренностью, простотой и ясностью. За ним последовали статьи "Отчего мы радуемся в день Святой Пасхи" (№ 6, 1926), "Христианство как рождение новой жизни в душе и как трудничество во имя Христово" (№ 2, 1928), "Задачи Движения" (№ 5, 1928) и др. Движение очень быстро поняло с кем оно имеет дело и обратилось с просьбой к Владыке Евлогию дать им отца Сергия. Владыка, конечно, на это согласился. Но удивительно и типично для о. Сергия было то, как он сам принял это приглашение работать в учреждении нового типа, не вмещающегося ни в какие канонические формы и столь многими подозреваемое. Вот что писал он в своем первом письме Движению, напечатанном в № 9 "Вестника" за 1928 год: "... митрополит Евлогий поручил мне пастырское руководство Русским христианским студенческом движением. Я сознаю важность и ответственность этого поручения, сознаю и слабость своих сил, но так как я люблю Движение, считаю его очень важным явлением русской жизни, многого ожидаю от него для Православной Церкви и для России, то я охотно готов посвятить ему весь остаток моей жизни, надеясь на помощь Божию и на молитвы всех тех, кому близко и дорого дело, совершаемое Движением...." Дальше о. Сергий говорит о том, как он понимает свою задачу в Движении: не как администратора (потому что у Движения есть свои органы) и не как духовника (потому что члены Движения рассеяны по всему свету и уже имеют своих духовников). "

Конечно, во всех перечисленных мною отношениях можно сделать и очень много, можно и ничего не сделать; можно стать полезным и нужным Движению, можно оказаться и тяготящим его бременем. Я искренно молю Бога помочь мне быть первым, а не последним", - писал он. О том, насколько удалось о. Сергию выполнить свою задачу свидетельствует та горячая любовь, которая сопровождала его во всех его поездках по Движению. А где он только не был! И повсюду у него образовывались крепкие связи, которые влекли за собой огромную, превосходящую воображение переписку. Если о cure d'Ars говорят, что он был "мучеником исповедальни", то об о. Сергии можно сказать, что он был "мучеником письменного стола". В Париже, на стене около стола он прикрепил все фотографии съездов, кружков членов Движения. И снимок с сотнями глаз, смотрящих на сидящего перед столом о. Сергия, является символом Движения, как молитвенного братства, так и малой церкви: ecclesia in episcopo, episcopus in ecclesia. У о. Сергия был особый дар, который можно назвать "явленной соборностью". Он сам сознавал это, но принимал этот дар как свой долг - в первую очередь - молитвенный. Незадолго перед своей смертью он писал в Париж, обращаясь к членам Движения: "Расставаясь со всеми вами, и взрослыми, и юными - с любовью и молитвой призываю на вас благословение Божие, который давал мне силы носить вас в сердце своем, как некогда он давал силы Моисею носить в сердце своем народ Израильский...." Это ношение в сердце других сказывалось и литургически: в церкви о. Сергия находили себе приют все бездомные священники; к церкви Движения Владыка Евлогий неизменно приписывал тех, кто оказывался без приходов. Поэтому бывали такие службы: служить о. Лев Липеровский, на клиросе поет и читает о. Виктор Юрьев, а прислуживает и подает кадило о. Сергий. Это соборование духовенства в Движенской церкви стало традицией: так часто в ней служат, и столь многие! "Соборность" о. Сергия, видимая и ощущаемая в алтаре и храме и распространявшаяся на все Движение, им не ограничилась. В его речах и статьях всегда наличествует молитвенная память о русском народе, живая связь с русскими святыми. И уходя от нас, он завещал всем постоянно читать ту молитву, где поминается Собор святых - вселенских и русских - для того, чтобы самая память о Родине была для нас путем вхождения в Собор святых. Мы не можем сейчас говорить подробно о работе о. Сергия в Движении, ни тем более о всей его жизни. Достаточно взять в руки "Вестник" и пересмотреть те 28 статей о. Сергия, которые в нем напечатаны, чтобы получить впечатление о значительности, глубине его работы и его влиянии. А к статьям надо еще прибавить Праздничные письма - проповеди (их в моей коллекции документов Движения 31). Достаточно просмотреть фотографические альбомы Движения, чтобы увидеть о. Сергия, окруженного парижанами, пражанами, рижанами, ревельцами, выборжцами и т.д. Поистине он был протоиереем всей Европы, как назвал его митрополит Евлогий. После путешествия на Валаам (1930 г.) о. Сергий очень полюбил тишину этого монастыря и неоднократно уезжал туда для литературной и духовной работы. А в 1939 г., отправившись туда, он уже не смог вернуться в Западную Европу. В Сочельник 1940 года о. Сергий вместе с братией монастыря был эвакуирован в Финляндию и сначала жил во временном помещении монастыря, а потом, чтобы не обременять братию, переехал в Гельсингфорс, откуда перебрался в Братиславу к своему сыну Феодосию Сергеевичу. Там о. Сергий провел последние годы своей жизни, очень тяготясь тем, что жить ему пришлось в трех километрах от церкви, которую он по крайней слабости не мог посещать. Незадолго перед смертью он написал своим друзьям и сопастырям большое письмо, которое мы и печатаем ниже, ибо оно лучше всякой биографии творит вечную память дорогому почившему. Статья впервые была опубликована в журнале РСХД. 1947. № 8 ^ "Буря и натиск" ^

Мой отклик

Как я сделался православным пастырем и о моем пастырстве в Русском студенческом христианском движении (Ко дню 50-летия моего священства) Узнав, что мои братья-сопастыри, мои духовные друзья и чада хотят устроить собрание по поводу исполнившегося 50-летия моего священства, хотят собраться для общей молитвы о моем недостоинстве и друг о друге, я очень обрадовался и мне хочется, хотя и заочно, откликнуться на это молитвенное собрание и вместе с моими друзьями и любящими меня пережить этот мой достопамятный для меня юбилей. Только теперь я начинаю понимать, что пережить 50 лет священства - дело нешуточное. До сих пор я этого не понимал и не задумывался над этим. Только теперь я чувствую, что я взобрался на вершину какой-то огромной горы, восхождение на которую произошло для меня совершенно незаметно, как обычное будничное дело, на самом деле, далеко не так. И я чувствую себя сейчас похожим на того полководца, который, взойдя на верх неприступной крепости, говорил своим друзьям и товарищам: "Посмотрите, братцы, куда мы забрались! К самому престолу Божию! Как это мы сумели! Какую высоту, какие твердыни преодолели!" А как все, казалось, совершалось незаметно! Ходил на уроки, служил обедни и всенощные и вдруг оказался перед престолом Божиим и должен посмотреть Богу в глаза! "Страшно впасть в руки Бога Живаго"! А много ли я об этом задумывался?! Что теперь скажем? Какой отчет отдадим? Ведь мы добрались до самого престола Божия! Что скажем? Господи, прости? Господи, помилуй? Но не мало ли этого? А ведь шли день за днем, как будто по ровному месту, ничего не замечая... День за днем, день за днем... Достаточно ли было этого?! Господи, прости и помилуй. "Страшно впасть в руки Бога Живаго". Прости нас, Господи! Не осуди. Не осуди за все наши немощи, за всю нашу распущенность, за все наше равнодушие! За всю нашу леность. И, особенно, за все это наше проклятое равнодушие, за отсутствие горения, за неряшливость, за непонимание куда мы идем, за непонимание высоты и ответственности нашего положения, за жизнь "спустя рукава"! О, Господи, голова кружится перед высотою величествия Твоего! Дай мне хотя бы в эти последние дни моей жизни почувствовать на какой высоте я стою, и какая ответственность лежит на мне, и что ожидают меня святые и праведники, ангелы и архангелы, и Господь Вседержитель во всей славе Святой Троицы. А я, холодный, пустой и равнодушный вступаю в область этой невыразимой славы до которой добрался, сам того не замечая, не ценя этого, куда я иду, к чему приближаюсь, кому буду отдавать отчет за свои дела. Только теперь я вижу, что пережил 50 лет священства. А переживая их, я этого не чувствовал. Братья-сопастыри! Отдаете ли вы себе ясный, сознательный отчет в своем положении? Где вы стоите? Перед кем? Что вы совершаете? Что вас ожидает? Я радуюсь, если отдаете. А я, грешный, не отдаю. "Страшно впасть в руки Бога Живаго", - сказал даже великий Апостол языков. А я этого никогда себе не говорил. Слова, может быть, и говорил, но не переживал их, как должно. И вот теперь, с высоты 50-ти лет моего священства открывается передо мною весь пройденный путь моего священства. И не только путь священства, но и тот путь, которым я пришел к священству, не принадлежа по происхождению к духовному званию. Я происхожу из небогатой и глубоко религиозной купеческой семьи маленького уездного города. И вот мне вспоминается неизгладимая картина. Моя мать лежит в гробу в нашем маленьком домике, крытом соломой, из трех небольших комнат. Гроб ее стоит в святом углу под иконами и окружен толпой плачущих женщин. Я, двухлетний ребенок, на руках какой-то женщины, вижу лежащую в гробу фигуру матери и понимаю, что это мать, но почему она лежит на столе в гробу - не понимаю. Вспоминается и другой момент в том же маленьком доме. Масса веселых гостей. Молодая, красивая, нарядная дама входит со двора в комнату, подходит ко мне и с приветливой улыбкой протягивает мне большое, красивое яблоко. Я отворачиваюсь от нее и прячусь за сундук. С тех пор образ моей умершей матери для меня навсегда ассоциировался с образом Богоматери, а образ Иисуса Христа - с образом моего младшего брата, от родов которого скончалась моя мать, который и сам скоро умер. Прекрасная дама, подарившая мне яблоко, оказалось моей мачехой, с которой мы потом были очень дружны, на коленях которой я засыпал за чайным столом, которая возилась со мной в моих частых болезнях и стала для меня почти родной матерью. Отец научил меня молиться, любить церковь и церковное пение. Благодаря отцу церковь и праздники, особенно, Рождество и Пасха занимали в нашей домашней жизни центральное место, явились ее главным содержанием и воспитывающим элементом. Каждую субботу я ходил с отцом ко всенощной и полюбил церковное пение. Без наставлений и поучений церковь овладела моею душою. Старшая сестра научила меня в свое время читать и писать. Старушка хозяйка, у которой мы жили потом на квартире, приучила меня читать ей и любить "Родное слово" Ушинского. Рождественские Святки и Пасха проходили радостно и весело. Христославы принимались с любовью и приветливо, награждались щедро и были любимым и единственным рождественским развлечением. Семи лет меня отдали в школу к старому николаевскому солдату - Павлу Даниловичу. Девяти лет отдали в приготовительный класс Духовного училища не потому, что хотели сделать из меня священника, а потому что другой школы в нашем городе тогда не было. Когда через три года у нас открылась прогимназия, меня приняли туда без экзамена во 2-ой класс. Учитель приготовительного класса навсегда остался в моей памяти любимым учителем. Он весь отдавался работе с нами. У него была прекрасно подобранная классная библиотека, и он руководил нашим чтением. Его странностью было то, что он курил в классе. Начавшаяся русско-турецкая война захватила все наше внимание. Мы все были большие патриоты и славянофилы. Император Александр II был нашим кумиром. Генералы Гурко, Скобелев и другие приводили нас в восторг. Мы провожали на фронт уходившие из нашего города партии солдат, носили подарки раненым - кисеты с табаком и папиросы, смотрели на пленных турок, которых наши базарные торговки жалостливо кормили хлебом и арбузами. В прогимназию меня приняли во 2-й класс без экзамена. Из училища я ушел без сожаления, но с некоторыми преподавателями сохранил связь на всю жизнь, и они приезжали ко мне в гости, когда я был уже протоиереем. После бурсы, учение в прогимназии показалось мне легким и веселым. Нам повезло особенно на преподавателей математики - интересных и талантливых. Наступил жуткий 81-й год. Я был в 3-м классе. В воскресенье 1 марта, часа в 4 приходит гимназический сторож. Плачет. Что такое? - Царя убили в Петербурге. - Как, царя, освободителя крестьян и славян? Бегу в собор, который был рядом с нашей квартирой. Собор переполнен народом. Плачут. Протоиерей говорит проповедь и сам плачет. Жутко стало. Гимназисты стоят на своем месте. Той же осенью в гимназии был литературный вечер, посвященный царю-освободителю. Меня назначили читать перед портретом императора вступительное стихотворение из какой-то газеты, посвященное убитому императору. Это событие наложило тяжелый колорит на весь год. Летом мы ловили бабочек, на крыльях которых с нижней стороны были отчетливые цифры: на одном крыле - 18, на другом - 81. Бабочки были разных видов, но цифры были одинаковые и совершенно отчетливые. В следующем году я окончил прогимназию. На акте мне подарили собрание сочинений Лермонтова. Первому ученику подарили собрание сочинений Пушкина. Лермонтова я очень полюбил и крепко сроднился с ним. Но он мне принес больше вреда, чем пользы, что особенно сказалось уже в старших классах гимназии: 6-м, 7-м, 8-м. Я всегда очень много читал. До 10-ти лет любил читать жития святых. Потом полюбил сочинения Фенимора Купера, Густава Эмара, Майн-Рида и др. В старших классах свободного времени было уже меньше и читал меньше. Из иностранных писателей любил Диккенса, Шпильгагена, Гюго; из русских - перечитал всех классиков - Пушкина, Гоголя, Тургенева и второстепенных - Лажечникова, Мордовцева, Островского и др. Любил читать народников - Глеба Успенского, Засодимского, Златовратского, Левитова, Помяловского и т.д. Читал журналы - "Отечественные записки", "Дело" и др. И всего не вспомнишь. Лермонтова я очень любил, но он принес мне и много зла. Он испортил мою душу. И я с трудом избавился потом от того, что он вложил в нее. В Таганроге я пережил самые тяжелые годы моей жизни, во мне угасла вера, утратилась душевная и телесная чистота. Поддержки ни откуда не было. Я стал оживать и возрождаться только с 7-го класса гимназии, когда начались мои летние поездки в Крым к моей замужней сестре. Туда же приезжали две молодые девушки, учительницы, с которыми я познакомился и очень подружился. Своею чистотою и дружбою они согрели и очистили мою душу. Ничего романтического между нами не было. Мы катались на лодке, гуляли по окрестностям Севастополя, ходили по шоссе вдоль южного берега до Ялты... Эта чистая дружба, продолжавшаяся несколько лет, оживила, очистила, согрела и воскресила мою душу. Таганрогские переживания забылись, умерли, началась новая, чистая, светлая, духовная жизнь. Толстой прошел мимо моей души, не задев ее, хотя я и перечитал все его запрещенные вещи. Его психология не соответствовала моему духовному складу. Я склонен был не к рассудочной жизни, а к жизни чувства и духа. Когда после нашего путешествия в Киев и в Крым мы вернулись в Москву, я почувствовал, что мне надо предпринять какой-то решительный шаг, иначе я дойду до Хитрова рынка, убежища московской голытьбы, среди которой много было "товарищей-студентов", горьких пьяниц... И я решил поехать в Сергиеву Лавру посоветоваться с молодым, новым ректором Духовной академии, архимандритом Антонием, слава которого уже гремела по Москве, и статьи которого о Толстом и Соловьеве уже были мне известны. Он сразу же пленил меня своей теплотою, простотою и светлым сияющим лицом. Беседа наша продолжалась часа два. Он посоветовал мне переходить в Академию и продолжать образование, но не уходить "в жизнь"; снабдил меня книгами и велел в следующем году приезжать в августе на приемный экзамен в Академию. Всю зиму и лето я усердно занимался. В августе на экзамен съехалось 80 человек, лучших питомцев семинарии, прекрасно подготовленных, приехал и я со своей домашней подготовкой. Из 80-ти человек только 30 первых, выдержавших экзамен, могли рассчитывать на казенное содержание. Я выдержал экзамен 30-м по списку и был принят на стипендию преп. Сергия. Таковых Лаврских стипендий было в Академии четыре, по одной на каждом курсе. Закончил Московскую Духовную академию стипендиатом преп. Сергия. В том году на Академическом акте читал свою знаменитую речь о преп. Сергии профессор Академии и университета В. О. Ключевский. Я слушал эту потрясающую речь, и она указала мне программу моей новой жизни. С поступлением в Духовную академию окончился период моих блужданий. Я нашел свой путь и успокоился. Слушая лекции профессоров, я вместе с тем все время проводил среди толпы богомольцев со всех концов России - в Троицком Соборе у мощей преп. Сергия и преп. Никона, в часовне на месте кельи преподобного, где ему являлась Божия Матерь и где каждую пятницу в два часа ночи, в память этого моления служился молебен Божией Матери с акафистом при пении полного хора лаврских певчих; в Гефсиманском скиту у духовника старца Германа; в скиту Черниговской иконы Божией Матери у духовника старца Варнавы, который был и моим духовником. Я вступил в новую жизнь, радостную и мирную, полную научного богословского труда, которая совершенно захватила мою душу и вполне меня удовлетворила. Ко мне вернулись чувства и свежесть моего детства. Через четыре года я окончил курс в Академии и тотчас же сделался священником в Крестовоздвиженском трудовом братстве, возникшем при сельскохозяйственных школах, мужской и женской, основанных черниговским помещиком Н. Н. Неплюевым. Следующим местом моего пастырства была знаменитая Пятницкая Церковь XII века в Чернигове, а затем началось мое законоучительство в Саратовской второй гимназии, в Саратовском епархиальном училище и в Полтавском Петровском кадетском корпусе, где оно продолжалось 12 лет до эвакуации из России вместе с Корпусом в 1919 году. В эмиграции я был некоторое время еще законоучителем в Корпусе, но по нервному расстройству оставил законоучительство и перешел в Сербский сельский приход, а затем в Братиславу, где и положил основание Братиславскому крестовоздвиженскому приходу. Через 4 года был перемещен митрополитом Евлогием в Париж священником Русского студенческого христианского движения и основал там Движенскую церковь во имя Введения во храм Божией Матери. Наступили лучшие годы моего эмигрантского пастырства и продолжались они десять лет. О них нельзя говорить кратко. До такой степени они были полны глубокого содержания, так много давали мне глубоких и трогательных переживаний как в Париже, так и на летних съездах во всех концах Европы - от Франции до Финляндии, на Юге и на Севере. У меня образовались огромные духовные связи как с молодежью, так и со взрослыми членами Движения, огромная переписка. Наступившие десять лет были лучшими годами не только моей эмигрантской, но и всей моей 50-летней пастырской жизни. Центром этой жизни и деятельности был Париж, органами ее были съезды и отчасти лагери. Путями - огромная переписка. Я не понимаю, почему все так сложилось, но такова, значит, была воля Божия. Особенное и главное место во всех этих связях, встречах и общении принадлежало молитве, исповеди, причащению Святых Тайн и затем - переписка. Чувствовалось, что мы все носим молитвенно друг друга в своих сердцах. И ничего в этом не было искусственного, напускного, притворного. Была естественная, духовная, молитвенная общая жизнь со Христом, вполне искренняя, с отсутствием всякого притворства и ханжества, по крайней мере, так я ее воспринимал. Эта наша 10-летняя молитвенная жизнь во Христе была истинной милостью к нам Божией, по крайней мере, так я ее воспринимал. И Бог давал мне силы выдерживать ее. Слава Богу за все. Расставаясь со всеми вами, и взрослыми, и юными, с любовью и молитвой призываю на вас благословение Божие, который давал мне силы носить вас в сердце своем, как некогда Он давал силы Моисею носить в сердце своем народ израильский. Конечно, я не претендую на заслуги Моисея, но частичка Моисейского духа была и во мне, усиливаясь и укрепляясь единением и молитвою с другими работниками Русского студенческого христианского движения. Я не обвиняю себя за то, что не могу больше работать с вами. Я благодарю Бога за то, что Он дал мне пережить с вами, благодарю и тех, кто призвал меня к этой работе и благословил меня на нее. Вечная память блаженно почившему, незабвенному митрополиту Евлогию, с любовью благословлявшему наш труд и собрания и принимавшему в них живое участие. Вечная память почившим в Господе членам нашего Движения, молодым и старым, одинаково горевшим любовью к нашему святому делу. Центром, средоточием всей нашей молитвенной братской жизни была и да будет молитвенная память о Господе нашем Иисусе Христе, о Пречистой Богородице и Приснодеве Марии и обо всех верных участниках нашей молитвенной братской жизни. Да будет эта память жить в сердцах наших, согревать и одушевлять их до самого момента радостной нашей встречи в ином мире у ног нашего Спасителя и Его Пречистой Матери! Будем молиться друг за друга! И за наших усопших братьев и сестер! Протоиерей Сергий Четвериков. 1946 г. 10/23 XII. Братислава. Чехословакия.

Биографическая канва

Сергей Иванович Четвериков родился 12 июня 1867 г. Окончил Московскую Духовную академию в 1896 г. Рукоположен епископом Антонием в диакона - 14 июля 1896 г. Рукоположен епископом Антонием в иерея - 21 июля 1896 г. Назначен настоятелем Крестовоздвиженской церкви трудового православного братства (Неплюевского) в Глуховском уезде Черниговской губернии в 1898 г. Назначен настоятелем Параскевтевской церкви в г. Чернигове в 1898 г. Законоучитель образцовой школы при женском епархиальном училище. 1898-1900 гг. Законоучитель саратовской 2-й гимназии - 1901 г. Законоучитель Петровского Полтавского корпуса - 1907 г. Председатель Братства законоучителей - 1911 г. Товарищ председателя Всероссийского съезда духовенства и мирян в Москве - в 1917 г. Эвакуация с Полтавским корпусом (через Владикавказ, Кутаиси, Боржоми, Батуми, Крым в Константинополь) - в 1920 г. Настоятель прихода в сербской деревне Лика (между Боснией и Хорватией) с 1920-1923 гг. Настоятель прихода в Братиславе - 1923-1928 гг. Священник РСХД - с 1928 г. Кончина (в Братиславе) - 29 апреля 1947 г. Незадолго до смерти о. Сергий принял схиму. Список важнейших трудов о. Сергия Книги Жизнеописание старца Амвросия Оптинского. Жизнеописание старца Паисия Величковского. Полный текст по-румынски. Сокращенный перевод на русском языке. Оптина пустынь (исторический очерк и личные воспоминания). Париж. С. 185. Сборник о Молитве Иисусовой. Великим Постом. Париж. 1926. С. 63. Путь чистоты (из бесед пастыря законоучителя). Париж. 1920. С. 39. Статьи общего содержания Из истории русского старчества (Паисий Величковский) // Путь. 1925. № 1. Путь умного делания и духовного трезвения (Паисий Величковский) // Путь. 1926. № 3. Из истории русского старчества, об умной молитве // Путь. 1927. № 7. Евхаристия как средоточие христианской жизни // Путь. 1930. № 22. О трудностях религиозной жизни в детстве и юношестве // Путь. 1932. № 34. Открытое письмо Н. А. Бердяеву по поводу его книги "Судьба человека в современном мире" // Путь. 1935. № 46. О мировом зле и спасающей Церкви (по поводу статьи Н. А. Бердяева) // Путь. 1935. № 48. Открытое письмо Н. А. Бердяеву // Путь. 1936. № 50. О внутренних препятствиях на пути к Евангелию // Вестник РСХД. №1,2,3,5.1927. Теософия и христианство // Вестник РСХД. 1927. № 10. Христианство как рождение новой жизни // Вестник РСХД. 1928. № 2. Два юбилея (Л. Толстой и о. Иоанн Кронштадский // Вестник РСХД. 1928. № 10. Мысли и жизнь русских старцев // Вестник РСХД. 1929. № 1-2. Христос Воскресе // Вестник РСХД. 1929. № 5. Святой Дмитрий Ростовский // Вестник РСХД. 1929. № 6. Новый год и Церковь // Вестник РСХД. 1930. № 1. О месте Ветхого Завета в христианстве // Вестник РСХД. 1930. № 5. Экуменизм и единство Церкви // Вестник РСХД. 1930. № 7. Над Евангелием // Вестник РСХД. 1930. № II, 12. 1931. № 1, 2. Православный пастырь и русская молодежь // Вестник РСХД. 1931. № 8. Пасха в Сарове // Вестник РСХД. 1933. № 2. Несколько слов по поводу заметки митрополита Антония "Когда это кончится" // Вестник РСХД. 1934. № 2. Религиозно-христианское миросозерцание как основание человеческой жизни и культуры // Вестник РСХД. 1935. № 1, 2. Во дни юности // Вестник РСХД. 1935. № 8-11. Статьи о журнале РСХД, напечатанные в "Вестнике РСХД" Письмо русским студентам, участникам Христианского движения. 1926. № 3. После съезда. 1927. № II. РСХД и Россия. 1927. № 12. Задачи Движения. 1928. № 5. Работа Движения как служение Церкви и Родине. 1928. № 11. Содружество в Движении. 1929. № 11. Пути Содружества в Движении. 1929. № 12. Что такое Содружество и чем оно хочет быть. 1930. № 10. Что такое церковность и церковно ли Движение. 1932. № 6-7. Еще несколько слов о миссии РСХД в Православной Церкви. 1933. № 1. Несколько слов по поводу моего назначения священником РСХД. 1928. № 9. Из болгарских впечатлений. 1929. № 1-2. Наши недочеты. 1929. № 4. Заметки о Движении. 1929. № 8-9. Праздник Движения. 1930. № 12. После съезда. 1932. № 8-9. Два мира. 1930. № 3. РСХД в его прошлом и настоящем. Доклад III Епархиальному съезду Духовенства и мирян Западно-Европейской православной русской епархии. (Литограф, издание, с. 22). Статьи педагогические К вопросу о религиозном воспитании и образовании заграничной русской молодежи. (Под ред. прот. Четверикова). Париж. 1928. С. 59. О религиозных запросах детей и подростков // Вопросы религиозного воспитания и образования. Париж. 1927. Вып. 1 О христианской семье // Вопросы религиозного воспитания и образования. Париж. 1928. Вып. 3. Неотложная задача русской зарубежной Церкви // Бюл. рел.-педаг. кабинета. № 1. Церковно-приходские союзы родителей // Бюл. рел.-педаг. кабинета. № 2. Педагогическая работа с девочками и девушками в Румынии // Бюл. рел.-педаг. кабинета. № 3. По поводу статьи "О Движении" // Бюл. рел.-педаг. кабинета. № 13.