Няня из Москвы

А вот и нашла, добрые люди указали, записочка ваша довела. Да хорошо-то как у вас, барыня, и тихо, и привольно, будто опять у себя в Москве живете. Ну, как не помнить, с Катичкой еще все к вам ходили, играть ее приводила к Ниночке. Покорно благодарю, что уж вам беспокоиться, я попимши чайку поехала. И самоварчик у вас, смотреть приятно. Вспомнишь-то, Господи и куда девалось! Бывало, приведу Катичку дом у вас чисто дворец был, они с лопаточками в саду, снежок копают, а меня экономка ваша носастенькая такая у вас жила, Аграфена Семеновна, ай Агафья Семеновна? чайком, бывало, попоит с рябиновым вареньем, а то из китайских яблочков, любила я из китайских. Тут их чтой-то и не видать воды им, что ль, тут нет, и в Америке этой не видала. А как же, и там я побывала И где я не побывала, сказать только не сумею. И терраска у вас, и лужаечка березок вот только нет. Сад у вас, правда, побольше был, не сравнять, как парки грибок раз белый нашла, хоть и Москва. Помню-то? Пустяки вот помню, а нужного чего и забудешь, голова уж не та, все путаю. Елка, помню, у вас росла, бо-льшая барин лампочки еще на ней зажигали на Рождестве, и бутылочки все висели, а мы в окошечки любовались, под музыку. И всем какие подарки были!.. И все как во сне словно.

А вы, барыня, не отчаивайтесь, зачем так какие же вы нищие! Живете слава Богу, и барин все-таки при занятии, лавочку завели все лучше, чем подначальный какой. Известно, скучно после своих делов, ворочали-то как а надо Бога благодарить. Под мостами, вон, говорят, ночуют А где я живу-то, генерал один у француза на побегушках служит! А вы все-таки при себе живете. И до радости, может, доживете, не такие уж вы старые. Сорок седьмой а я больше вам, думала. Ну, не то, чтобы постарели, а погрузнели. В церкви как увидала не узнала и не узнала маленько словно постарели. Горе-то одного рака красит.

А уж красивые вы были, барыня ну, прямо купидомчик, залюбуешься. Живые, веселые такие, а как брилиянты наденете, и тут, и тут, и на волосах, ну, чисто Царевна-королевна! Нет, не то чтобы подурнели, вы и теперь красивые, а годы-то красоты не прибавляют, до кого ни доведись. Барин-покойник скажут, бывало, про вас Глафире Алексеевне, "уж как я расположен к Медынке с Ордынки!" так вся и побелеет, истинный Бог. Ну, понятно, ревновала. А как и не ревновать сокол-то какой был, и веселый, и обходительный, и занятие их такое, при женском поле все, доктор женский! Только, бывало, и звонят, только и звонят, прахтика ведь у них была большая. И это случалось, вздорились, и меня в ихние разговоры путали, Глафира-то Алексеевна. Я еще до Катички у них жила, от мамаши с ними перешла, в приданое словно, уж как за свою и считали. А помирал когда барин, Глафира Алексеевна это уж в Крыму было Ну, что покойников ворошить, царство небесное, Господь с ними.

И малинку сами варили, барыня? Мастерицы вы стали, обучились, ягодка к ягодке, наливные все. А то и не доходили ни до чего. А чего и доходить, прислуги полон дом был. И дома редко бывали, гости вот когда разве, а то теятры, а то балы Ниночку замуж выдали так, так. Письмецо Катичка читала, в Америке этой получили. Да маленько словно порасстроилась, попеняла, "все вон судьбу нашли, одна я непритычная такая, мыкаюсь с тобой, с дурой" Да нет, любит она меня, а это уж 'так. Не ей бы говорить, отбою от женихов не было, так хвостом и ходили, и посейчас все одолевают. Да что, милая барыня, и никто ее не поймет, чего ей надо, такая беспокойная. Уж и натерзалась я с ней, наплакалась

А в Америке апельсиновое больше варенье нам подавали, а то персиковое. Просила Катичку, купи мне яблочков, вареньица я сварю, так ни разу и не купила. У них там американское, конечно, варенье, пусто-е суроп один надушенный, и доро-го-е! А свое-то варить не дозволяют. Мы там в номерах жили, на самом наверху, на двадца-том етажу, чисто на каланче, ну, огня и не дозволяют, пожару боятся. Уж и высо-та-а!.. в окошечко как. глянешь, сердце и упадет. Эти гуделки вот, ну, как спишешные коробочки, а человека и не разглядеть, как сор. Видала-то, говорите Да уж чего-чего не видала. И по морям-то меня возили, и со зверями в клетке сидели Сидели, барыня, с самыми-то страшенными, львы-тигры вот истинный Господь. И еще обезьяна, ножиком нас запороть хотела и как царицу ихнюю на огне жгли, глядеть ходили, где вот голые все там ходят, а тут обвязочка. Скажи другой сама бы не поверила. И чего же надумала, на еропланах подымать меня собралась, с идолом с тем, с американским, с трубкой все к нам ходил. Да я наземь упала, не далась. "Нет, голубушка, ты уж, говорю, хоть за небо лети, а я погожу, по земле еще похожу". Она-то уж летала, сорвиголова стала, не узнаете и не узнаете. А такое уж у ней теперь занятие и в море топиться возят, и из пистолетов в нее паляют, и партреты с нее сымают понятно, для представления, уж вам известно. В такой-то славе она теперь по-ихнему уж зве-зда стала, вон как!

Да с чего уж вам и рассказывать не знаю, от очуменья никак все не отойду. Увижу во сне, опять будто в Америке живу, на тычке сижу одна-одине-шенька так меня в пот и бросит. Да как же, барыня Перво-то время вместе мы жили с Катичкой, и каждый день у нас с ней неприятности: "да связала ты меня по рукам по ногам, да куда мне тебя, старую, девать" карактер уж у ней стал портиться. Просилась у ней "стесняю тебя, может, хоть в Париж меня отвези, там знакомые у меня, будто свое уж место, и в церкву дорогу знаю". Разнежится она, "нет, погоди и все-таки я к тебе привышна да ты мне нужна, да как я без тебя буду?" А и часу со мной не посидит. Убежит в омут этот страшенный по своим делам, а я плачу-сижу, слезть-то одна не смею, сижу-молюсь, ее бы не задавили на низу там. А как наказала она себя ждать, а сама за тыщи верст улетела, на еропла-нах, мигалки вот где изготовляют вот-вот, в снима-то эти, сымаются на картинки где, я и конца себе не чаяла. Абраша, спасибо еще, попался, с нашей стороны, жид-еврей, Тульской губернии Да легкое ли дело, одна-одинешенька, в чужом месте, в американском, на двадцатом етажу, сказать по-ихнему не умею Ну, наказала себя ждать, с дилехторами все у ней разговоры шли, велела половым ихним кушать мне приносить. А они без зову не приходят, в разные им пуговки надо тыкать, в иликтрический звонок. Ткнула раз, смерть чайку захотелось, приходит арап зубастый, давай на меня лаять, по-ихнему, и на полсапожки тычет, велит скидавать. Все и потешались. Три арапа приходили, все одинаки. И обед-то от них принимать неприятно, чисто тебе собака принесла. Абраша меня и вызволил, взял к себе на постой, в квартирку, деньги-то такие не платить.

Ну, возила она меня в собор наш, в русский хороший такой собор, и образа богатые, наши образа, барыня. Все-таки они нашу веру почитают. А потом меня Соломон Григорьич провожал, Абрашин папаша, старичок. Ну, маленько отойдешь там, помолишься. А мы тогда прямо голову с Катичкой потеряли, Васенька шибко заболел, она и помчалась служить молебен, на себя непохожа стала. Да вы его словно видали, в Москве он у нас бывал. Да в Ласковое вы приезжали перед войной к нам, два денька гостили, еще барин верхом с вами ускакал, и до ночи вы катались, а барыня серча-ла!.. В именьи у них, у Васеньки, и лошадок брали ну, вот, вспомнили. Говорите, как я все помню. Где же всего упомнить, память старая наметка рваная, рыбку не выловит, а грязи вытащит. Да я и хорошего чего помню. Васенька в студентах учился, а именье их с нашим рядом, миллионеры были, один сын у отца. Вот-вот, самые Ковровы они и есть, припомнили. Как же, и он тоже в Америку попал, полковник уж тогда был, а у них в анжинера вышел, хорошую должность получил, иликтрическую. Уж он с нами канителился, и в Костинтинополе, и в Крыму спас ведь от смерти нас! Убежит она из дому, чего-то им недовольна, он и сидит со мной, и молчит. А раз и говорит:

Ах, няня-няня сколько я всего вынес, три пули меня прострелили и цел остался, а Катичка меня измучила!

Через себя сказал, скрытный он. Да это, барыня, знать надо, сразу-то не поймете. И нескладно я говорю, простите голова чисто решето стала. И то подумать: где меня только не носило, весь свет исколесила. Я уж по череду вам лучше, а то собьюсь. Чего, может, и присоветуете, душа за Катичку изболелась. И приехала-то я затем больше, правду-то вам сказать

В Америке-то очутились? Это я вам скажу, а сперва-то я вам Ну, что ж, позвольте, чашечку еще выпью. Хороший у вас чай, барыня, деликатный, а с прежним всетаки не сравнять. Бывало, пьешь-пьешь ну, не упьешься, до чего же духовит!

А ведь это Господь меня к вам привел, Господь. Стою намедни в церкви, на Рю-Дарю, и такая тоска на меня напала молюсь-плачу. У Марфы Петровны я пристала, в нянях она у графа Комарова раньше жила Вот-вот, самый тот Комаров-граф, сколько домов в Москве, высокого положения. Так и прижилась, они ее с собой и вывезли. Все уж у них повыросли, и прожились они тут, ни синь-пороха не осталось, а графиня померла в прошедшем году. Теперь один сын на балалайке играет в ресторане, офицер, а постарше в дипломата хотел попасть, да уж расстройка вышла, он теперь, Марфа Петровна сказывала, дальше Америки уехал. А дочка у высокой княгини платья для показу примеряет, вон как. Марфу Петровну знакомые и взяли, дочка у них за ресторанщиком нашим, ее и взяли за девочкой ходить. И комнатка ей на чердачке, тут уж так полагается. Она меня и приютила. Правду сказать, не бедная я какая, смиловался Господь, за себя плачу Катичка мне дала деньжонок, и не в обрез Деньги-то? Да она теперь, барыня, столько добывать стала, не сосчитать! И богачи ихние к ней сватаются все, она только не желает. Такие чудеса, никто и не поверит.