К Лазукиной бросается Софья и, ничего не говоря, обнимает сестру, словно пытаясь спрятать ее от чужих глаз. Остальные, в том числе и Прокофьев, остаются стоять на своих местах. Смолкает музыка. В полной тишине мальчик растерянно начинает читать свои слова.

Мальчик. Если я... если я... говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая, или кимвал звучащий. Если (Начинает плакать. Девочка тоже плачет) имею... если имею дар...

Картина вторая

Квартира Прокофьева. Кроме хозяина в ней находятся Войтюк и Самсонов. Самсонов. Вторая неделя пошла, а я все от спектакля не отойду. Войтюк. Вообще-то не ты один. Когда Лазукина перед залом на колени встала у меня у самой ноги подкосились. За занавес схватилась... думала, что сердце остановится. Да, бедная Томка. И никаких званий не надо: не приведи Господь ношу такую в сердце носить.

Самсонов. И не говори. Иной раз читаешь книгу и только диву даешься, насколько автор все закрутил. И все равно не интересно. А жизнь такую штуку выкинет... Войтюк. Тоже мне - журналист: закрутил, штуку выкинет. Ты нормальным языком можешь говорить? Впрочем, нужны ли здесь слова? Говорят, люди из зала выходили словно окаменевшие. Я уверена, никогда Одуев нашу "Грозу" не забудет. Самсонов. Это уж точно. Слушай, Коля, пошли к нам. Посидим, все обсудим. Войтюк. И впрямь, пойдем.

Прокофьев. Спасибо, ребята. Войтюк. За что?

Прокофьев. За то, что вы у меня есть... Получается, что я очень счастливый человек. Серьезно. Помню, маме, говорил: Вера Ивановна... Самсонов. Не понял, кому ты говорил? Маме или Вере Ивановне? Войтюк. Слушай, инвалид по жизни, ты можешь хоть раз помолчать? Самсонов. Вот, сразу ругаться...

Прокофьев. ... Вера Ивановна, я свободный человек. Мир огромен и прекрасен, неужели он сошелся клином на вашем Одуеве? А оказывается, настоящая свобода (показывает себе на грудь) - вот здесь. Поверьте мне, можно быть свободным в тюрьме, и невольником здесь, на воле, имея все, что твоей душе захочется. А человеку, ребята, надо совсем немного: чтобы тишина на сердце была, под ногами клочок луга, над головой кусочек неба синего и чтобы обязательно было с кем поделиться - и печалью, и радостью.

Самсонов. А как же насчет того, чтобы построить дом, посадить дерево и вырастить ребенка?

Прокофьев не успевает ответить, - в комнату входит Лазукина. Лазукина. Простите. Я стучала, наверное, вы не слышали. Войтюк. Здравствуйте. Мы пойдем, Коля. Помни свое обещание: мы ждем тебя у нас. Самсонов. А может сбегать? Я быстро.

Войтюк. Ты не понял: мы пошли домой. Прощайся. Самсонов. Опять кричишь? Пока, брат Никола, надеюсь, скоро увидимся. Прокофьев. И я надеюсь. Пока, ребята. (Супруги уходя). Здравствуй, Тамара. Лазукина. Ирка теперь до конца жизни со мной разговаривать не будет. Да и другие тоже.

Прокофьев. Нет, ты ошибаешься. Когда обе выдите на пенсию - вас водой не разольешь. Будете каждый вечер на даче чаи распивать, о внуках беседовать... Вот увидишь, так и будет - у меня с интуицией все в порядке. То, что я тебе когда-то предсказал - сбылось. Не так ли? А пока... Она себе простить не может, что считала меня... одним словом, ты понимаешь. Лазукина. (Тихо). Понимаю.

Прокофьев. Ну и то, что Рощина все эти годы молчала, - Иру просто потрясло. Я думаю, только теперь Одуев осознает, какой среди них человек жил. Лазукина. А почему все-таки она Софье ничего перед смертью не сказала? Прокофьев. Если бы не данное мне слово - наверное, рассказала бы. А впрочем, не знаю. Не всякую правду человеческое сердце вместить может. Его еще и подготовить надо. Софья и сейчас - почти ребенок, а тогда... Лазукина. Ребенок? Не скажи. Ладно, я ведь попрощаться пришла. Прокофьев. Не правильно формулируешь.

Лазукина. А как правильно? Прокофьев. Мне кажется, надо было сказать: "Ладно, я ведь пришла сказать до свидания".