Metropolitan Anthony of Sourozh. Transaction
мы знали, что Он есть: Он и так есть. Для меня проблема Бога в
следующем. Я не нуждаюсь в Нем, чтобы иметь мировоззрение. Я не нуждаюсь в
Боге, чтобы заполнить прорехи в моем мировоззрении. Я обнаружил, что Он есть, и
ничего не могу с этим поделать, так же как когда обнаруживал научные факты. Для
меня Он— факт, и потому Он имеет значение, Он играет роль, точно так же,
как когда обнаруживаешь существование какого-то человека: жизнь меняется по
сравнению с предыдущим моментом.
М.Ласки: Можно ли попросить вас уточнить кое-что. Я сейчас
выскажу спорное утверждение, но мне оно представляется веским. За последние
пятьсот лет, с тех пор как наука освободилась от пут Церкви, она резко
вырвалась вперед, так что теперь стало уже общим местом утверждение, что наше техническое,
научное знание обогнало наше нравственное развитие. С другой стороны, у Церкви
было две тысячи лет, чтобы развить нашу нравственность, если такова одна из
функций Церкви. Но вы сказали, что можно прийти к этому осознанию реальной
личности— как тут выразиться по-христиански?— к уважительному
признанию существования всякого человека. Это влечет за собой, мне кажется,
определенное отношение к человеку, которое является связующим звеном между
верой в Бога и нравственностью. Обязательно ли существует связь между верой в
Бога и нравственностью? Какова она? И поскольку Церковь за две тысячи лет как
будто не сделала нас лучше— я бы скорее сказала, что за последние две
тысячи лет светская мысль больше способствовала нашему совершенствованию,—
можно ли сказать, что Церковь исполнила свое предназначение? Иными словами,
насколько нравственность вытекает из веры в Бога? Почему Церковь не преуспела,
не сделала нас высоконравственными существами?
Митр.Антоний: Я совершенно уверен, что за верой в Бога должна
следовать нравственность, потому что, если мы считаем, что мир выстроен вокруг
какого-то числа великих принципов, это должно отразиться на нашем поведении.
М.Ласки: Каковы эти великие принципы?