предлагать мне такой образ. Бог, Которого я знал и любил ребенком, был Бог,

Каким Его мне представили мои родители, Он был воображаемым Другом, какой

бывает у многих детей, и, думаю, я верил в Него так же, как верил, скажем, в

фей или в то, что где-то существует страна под названием Китай. Все это были

вещи, которые доходили до меня через авторитет взрослых, и они должны были

пройти проверку временем.

Митр.Антоний: Так что вы не можете сказать, что этого Бога вы

встретили как бы лично? Что у вас были с Ним близкие отношения? Это был Бог,

Которого встретил кто-то другой и о Котором вам рассказали?

М.Ласки: Ну, несколько больше, чем так, потому что, думаю,

воображаемый друг каждого ребенка— это кто-то, кого встречаешь в личном

порядке. И конечно же, я была убеждена, что Бог, Которого я люблю, был, так

сказать, на моей стороне, что, когда родители говорили мне: правильно это, а

мне думалось: нет, правильно так, Бог был не с ними, а со мной.

Митр.Антоний: А в Библии, в частности в Евангелии, вы находите

некоторого рода поэтическое свидетельство, но никакого объективного

доказательства?

М.Ласки: Не нахожу там объективного доказательства бытия Божия,

но нахожу объективное свидетельство тому, по каким причинам люди пришли к вере

в Бога, и, разумеется, нахожу там множество утверждений, имеющих непреходящую

ценность, без которых не могла бы жить и близко к тому, как я стараюсь.

Митр.Антоний: И вы думаете, что можно иметь убедительное

поэтическое доказательство, основанное ни на чем ином, как на галлюцинации, или

на фантазии, или на самообмане?

М.Ласки: Вы напрасно выражаетесь так… резко. Мне кажется, что

религия не существовала бы в любом известном нам обществе, если бы не отвечала

глубочайшей потребности человека, которую невозможно удовлетворить иным путем.

Вот, вы говорите «поэтический». В нашем мире после эпохи Возрождения поэзия

считается чем-то гораздо менее весомым, чем религия. Но я склонна считать

религию выражением чего-то, что невозможно выразить иным способом, чего-то, что

затрагивает все наше человеческое существо в наивысшем его развитии. Так что,

когда я говорю, что принимаю ее в качестве поэтического мифа, это не значит,

что я принижаю ее— на самом деле я с некоторой жадностью и завистью

смотрю, чему я могу от нее научиться и каким образом можно было бы, исключив ее

мифическую основу, продолжать развиваться и жить жизнью, которая была бы