достойного исследования. Меня это озадачивает.

М.Ласки: Я говорю не совсем это. Вероятно, я бы действительно

не пошла в своих усилиях так далеко, как сочли бы нужным пойти вы. Я

действительно не вижу, чем подменить этот ваш мир, поскольку, скажем,

приходится с печалью констатировать, что со времени Возрождения в искусстве не

было источника вдохновения, сравнимого с религиозным вдохновением. Светская

музыка не выдерживает сравнения с музыкальными переложениями мессы. Не подлежит

сомнению, что вера в Бога и религии, родившиеся из этой веры, придали жизни

форму и вид, мыслимой замены которым я не вижу, и в этом отношении я готова

согласиться с вами, что моя жизнь беднее жизни человека верующего. Мое оправдание—

и я предлагаю его со всеми возможными оговорками— в том, что моя жизнь

основана на истине, как я ее вижу, и это неизбежно отводит меня от

совершенства. Оно не для меня.

Митр.Антоний: Я страшно рад тому, что вы сказали, потому что

думаю, что честность и правдивость имеют первостепенное значение. И я уверен,

что Бог больше радуется правдивому неверию, чем подложной вере. Теперь, думаю,

пора мне дать вам возможность высказать то, что вы хотели бы добавить к нашей

беседе.

М.Ласки: Вероятно, я изобразила атеизм очень убого, да я и не

думаю, что в нем есть богатство. Я думаю, что атеизм— очень

протестантская, очень пуританская вера, которая, как я уже говорила, может

впадать в самонадеянность, потому что у нас нет авторитетов. Но одно я скажу в

его пользу и против религии, а именно: если вы стараетесь жить по нему, он

развивает в вас качество, которое я ставлю очень высоко: стойкость без нытья,

без того чтобы искать помощи, ожидать которой нет никакого основания. Но нам

приходится— и когда я говорю «нам», я не знаю, кто эти «мы», я не знаю,

кто такие атеисты, и здесь опять-таки проявляется самодостаточность,— нам

приходится глубоко полагаться на религии, которые обладают многим, чего у нас