скажем, пласт, на котором ты живешь, и тебе страшно или какие-то еще чувства

одолевают тебя, а есть помимо этого еще какие-то два пласта: выше, над

тобой— воля Божия, Его видение истории, и ниже— как течет жизнь, не

замечая событий, связанных с твоим существованием. Помню, как-то я лежал на

животе под обстрелом, в траве, и сначала жался крепко к земле, потому что

как-то неуютно было, а потом надоело жаться, и я стал смотреть: трава была

зеленая, небо голубое, и два муравья ползли и тащили соломинку, и так было

ясно, что вот я лежу и боюсь обстрела, а жизнь течет, трава зеленеет, муравьи

ползают, судьба целого мира длится, продолжается, как будто человек тут ни при

чем; и на самом деле он ни при чем, кроме того, что портит все.

Ну, и потом очень простые вещи, которые вдруг делаются очень важными.

Знаете, когда дело доходит до жизни и смерти, некоторые вопросы совершенно

снимаются и под знаком жизни и смерти проявляется новая иерархия ценностей:

ничтожные вещи приобретают какую-то значительность, потому что они человечны,

а некоторые большие вещи делаются безразличными, потому что они не человечны.

Скажем, я занимался хирургией, и, я помню, мне ясно было, что сделать сложную

операцию— вопрос технический, а заняться больным— вопрос

человеческий, и что этот момент самый важный и самый значительный,

потому что сделать хорошую техническую работу может всякий хороший техник, но

вот человеческий момент зависит от человека, а не от техники. Госпиталь был на

850мест, так что было довольно много тяжелораненых, мы очень близко к

фронту стояли, и я тогда, как правило, проводил последние ночи с умирающими, в

каком бы отделении они ни были. Другие хирурги узнали, что у меня такая

странная мысль, и поэтому меня всегда предупреждали. В этот момент технически

вы совершенно не нужны: ну, сидишь с человеком— молодой, двадцати с

небольшим лет, он знает, что умирает, и не с кем поговорить. Причем ни о жизни,

ни о смерти, ни о чем таком, а о его ферме, о его жатве, о корове— о

всяких таких вещах. И этот момент делается таким значительным, потому что такая