солдат, потому что они непременно вас ограбят, но на них жаловаться невозможно:

«Мы и не думали их грабить! Мы же их защищали! Кто-то на них напал, но мы не

знаем— наверное, переодетые!» Если показывались разбойники, конвой сразу

исчезал: зачем же солдаты будут драться, рисковать жизнью, чтобы их еще самих

ограбили?! А с разбойниками было гораздо вернее: они либо охраняли вас, либо

просто грабили.

Ну вот, под конвоем разбойников мы и проехали весь север Персии, перевалили

через Курдистан, сели на баржу, проехали мимо земного рая: еще вплоть до второй

мировой войны там показывали земной рай и дерево добра и зла— там, где

Тигр и Евфрат соединяются. Это замечательная картина: Евфрат широкий, синий, а

Тигр быстрый, и воды его красные, и он врезается в Евфрат, и несколько сот

метров еще видно в синих водах Евфрата струю красных вод Тигра. И вот там

довольно большая поляна в лесу, и посреди поляны огражденное решеточкой

маленькое иссохшее деревце: вы же понимаете, что оно, конечно, высохло с тех

пор. Оно все увешено маленькими тряпочками: на Востоке в то время (не знаю, как

теперь), когда вы проходили мимо какого-нибудь святого места, то отрывали

лоскут одежды и привешивали к дереву или к кусту или, если нельзя было это

сделать, клали камень, и получались такие груды. И там это деревце стояло, оно

чуть не потерпело крушение, потому что во время второй мировой войны

американские солдаты его вырыли, погрузили на джип и собирались уже везти в

Америку: дерево добра и зла— это же куда интереснее, чем перевезти

какой-нибудь готический собор, все-таки гораздо старее. И местное население их

окружило и не дало джипу двигаться, пока командование не было предупреждено и

их не заставили врыть обратно дерево добра и зла. Так что оно еще, вероятно,

там и стоит.

В этот период я в первый и в последний раз курил. На пути было удивительно

голодно и еще более, может быть, скучно, и я все ныл, чтобы мне что-нибудь дали

съесть, чтобы скоротать время. А есть было нечего, и моя мать пробовала отвлечь