опытом целого поколения людей, которые до революции знали Бога великих соборов,

торжественных богослужений, которые потеряли все— и Родину, и родных, и,

часто, уважение к себе, какое-то положение в жизни, дававшее им право жить,

которые были ранены очень глубоко и поэтому так уязвимы,— они вдруг

обнаружили, что по любви к человеку Бог захотел стать именно таким:

беззащитным, до конца уязвимым, бессильным, безвластным, презренным для тех

людей, которые верят только в победу силы. И тогда мне приоткрылась одна

сторона жизни, которая для меня очень много значит. Это то, что нашего Бога, христианского

class="postLine">Бога, можно не только любить, но можно уважать, не только поклоняться Ему,

потому что Он— Бог, а поклоняться Ему по чувству глубокого уважения,

другого слова я не найду.

На этом кончился, в общем, целый период. Я старался осуществить свою вновь

обретенную веру различным образом: я был так охвачен восторгом и благодарностью

за то, что со мной случилось, что проходу никому не давал; я был школьником,

ехал на поезде в школу и просто в поезде к людям обращался, ко взрослым: вы

читали Евангелие? вы знаете, что там есть? Я уж не говорю о товарищах в школе,

которые претерпели от меня многое.

Второе— я начал молиться: меня никто не учил, и я занялся

экспериментами, я просто становился на колени и молился, как умел. Потом мне

попался учебный часослов, я начал учиться читать по-славянски и вычитывал

службу— это занимало около восьми часов в день, я бы сказал, но я недолго

это делал, потому что жизнь не дала. К тому времени я уже поступил в

университет, и было невозможно учиться полным ходом в университете— и

это. Но тогда я службы заучивал наизусть, а так как я ходил в университет и в

больницу на практику пешком, то успевал вычитывать утреню по дороге туда,

вычитывать часы на обратном пути, причем я не стремился вычитывать, просто это

было для меня высшим наслаждением, и я это читал. Потом отец Михаил Бельский

дал мне ключ от нашей церковки на улице Монтань-Сент-Женевьев, так что я мог