ехать. Я попал туда и стал разыскивать маму и бабушку, я знал, что они где-то

тут, до меня дошло письмо, которое они мне писали месяца за три до этого, оно

путешествовало по всем армейским инстанциям. И я их обнаружил в маленькой

деревне; мама была больна, бабушка была немолода, и я решил, что мы вернемся в

Париж и посмотрим, что там можно делать. Первой моей мыслью было перебраться во

France Libre100, но это

оказалось невозможным, потому что к тому времени Пиренеи были блокированы.

Может быть, кто-нибудь более предприимчивый и пробрался бы, но я не пробрался.

Мы доехали до какой-то деревни недалеко от демаркационной линии

оккупированной зоны, и я пошел в мэрию. Тогда на мне была полная военная форма,

кроме куртки, которую я купил, чтобы спрятать под ней как можно больше военного

обмундирования, и я отправился к мэру объяснить, что мне нужен пропуск. Он мне

говорит: «Вы знаете, это невозможно, боюсь, меня расстреляют за это». Никому не

разрешалось переходить демаркационную линию без немецкого пропуска. Я

уговаривал его, уговаривал, наконец он мне сказал: «Знаете, что мы сделаем: я здесь,

на столе, положу бумаги, которые надо заполнить; вот здесь лежит печать мэрии,

вы возьмите, поставьте печать— и украдите бумаги. Если вас арестуют, я на

вас же скажу, что вы их у меня украли». А это все, что мне было нужно, мне

бумаги были нужны, а если словили бы, его и спрашивать не стали бы, все равно

посадили бы. Я заполнил эти бумаги, и мы проехали линию, это тоже было очень

забавно. Мы ехали в разных вагонах— мама, бабушка и я— не из

конспирации, а просто мест не было, и в моем купе были четыре французские

старушки, которые дрожали со страху, потому что были уверены, что немцы их на

кусочки разорвут, и совершенно пьяный французский солдат, который все кричал,

что вот, появись немец, он его— бум-бум-бум!— сразу убьет. И

старушки себе представляли: войдет немецкий контроль, солдат закричит, и нас

всех за это расстреляют. Ну, я с некоторой опаской ехал, потому что, кроме этой

куртки, на мне все было военное, а военным не разрешалось въезжать—