Когда я впервые оказался в больничной палате, меня потрясло одно— вера

пациента в то, что врач к нему отнесется с благоговением и целомудрием, потому

что он верит в добротность врача: человек, который нормально свою плоть

закрывает от чужого взора, разрешает врачу видеть свое тело, прикасаться к

телу. Этот момент делает возможной встречу на таком уровне, на котором иначе

нельзя встретиться.

Подход врача не может быть просто «научным», в нем должны быть сострадание,

жалость, желание помочь, уважение к человеку, готовность облегчить его

страдания, готовность продлить его жизнь и порой— но это совершенно

несовременный подход— готовность дать человеку умереть.

Сейчас проблема очень осложнилась технически, но помню, когда я поступил на

медицинский факультет и впервые оказался в палате (это были ранние тридцатые

годы), меня удивило, как старые сестры и опытные врачи делали все возможное для

пациента, но в какой-то момент появлялось чувство, что теперь они его

«отпускают». Я спросил одного врача: «Как же это можно? Разве вы не будете

бороться до последнего мгновения?» И он ответил: «Знаешь, мы сделали все, что

можно, мы дошли до предела, когда медицина больше не может его спасти или ему

помочь. И теперь я стою у постели и говорю: „Смерть, я с тобой боролся и не

давал тебе подступить к этому человеку. Теперь пришло твое время. Возьми этого

пациента, и пусть конец его будет мирный и тихий“».

И конечно, тут врач играет какую-то свою роль: он может облегчить страдание,

он может облегчить дыхание. Есть ситуации, когда врач, присутствуя при смерти,

может сделать эту смерть возможно более легкой. Я старался в течение всех лет,

когда был врачом, проводить последнюю ночь или последнее время с умирающим,

именно чтобы он не был один. И иногда потрясающе, на какой глубине два человека

могут общаться в молчании, в молитве.

И это может делать любой человек, я бы сказал, даже «неверующий»: человек,

верующий в человечество— в себя как в человека, в другого как в человека