было оскорбительным и кощунственным, оно было невыносимо, потому что великий,

пренебесный и победоносный Бог, Которого они представляли и Которого с такой

красотой и силой описывали, например, друзья Иова (Иов4—5, 11, 25), этот

Бог является им пораженным, беззащитным, уязвимым, побежденным и поэтому

достойным презрения. И вместе с тем в Нем мы обнаруживаем предельное величие,

потому что во всем этом— в Его видимом поражении— видим победу

любви: любви, которая, дойдя до предела— до последней возможности или

даже сверх всякой возможности, если мы имеем в виду себя самих,— остается

непобежденной и побеждающей. Никто не отнимает у Меня жизни— говорит

Христос— Я отдаю ее свободно (Ин10:18). Нет большей любви, как если

кто положит душу свою за друзей своих (Ин15:13). Видимое поражение, совершенная

победа любви, испытанная до последнего предела.

Этого человека— Иисуса Христа— мы тоже возносим на алтарь. Он

также является для нас мерой всех вещей. Но Он— совсем не тот жалкий

идол, которому безбожный мир призывает нас поклоняться и приносить в жертву

самих себя и других. Поэтому мы, христиане, можем пойти на открытую встречу с

неверующими, с теми, кто находится в поиске, и с теми, кто еще ничего не ищет,

и место нашей встречи— образ человека. Но мы должны быть готовы

утверждать, что человек— больше того, каким его представляет воображение

неверующего. Наше представление о человеке гораздо более величественное, чем

представление тех, кто стремится сделать человека максимально большим в

двумерном мире, из которого Бог исключен. И вместе с тем именно в этой

точке— в видении человека— мы можем встретиться со всеми теми, кто

настаивает, что человек имеет право быть великим и быть предметом поклонения,

потому что мы поклоняемся Тому, Кто— Человек: мы склоняемся перед Ним, Он—

наш Бог.

И теперь я подхожу ко второму пункту этого размышления. Насколько далеко мы

можем идти в переживании окончательной, всецелой, безусловной солидарности с