умирающего, который мне говорил: «Мне страшно умирать, я себе не представляю,

как это будет…» И я нескольким людям отвечал: «А я тебе расскажу, как моя мать

умирала», или: «Я тебе расскажу, как во время войны умирал один солдатик, с

которым я пробыл всю ночь». Чужой опыт может помочь, причем чужой опыт чем

хорош: он в тебя не бьет.

Как твои слушатели реагировали на это?

Вначале— очень отрицательно: это, мол, против этики, наша роль—

лечить людей, а не заниматься пастырством, для этого существует местный

священник, существуют родные, это их дело. Мы родным объясняем: вот, ваш муж

(или жена, или чадо)— в опасности смерти, вы должны его всячески

поддерживать, мы не можем ручаться за то, что он выживет…— вот в такой

форме.

Конечно, с кафедры научить человека, что делать с умирающими, невозможно.

Занимались ли вы этими вопросами лишь с христианской точки зрения или в

дискуссиях принимали участие и другие религиозные деятели?

Были люди разных вероисповеданий. Но я всегда настаивал на том, что жизнь и

смерть— явление универсальное и что я собираюсь читать доклад не с точки

зрения православного христианина или христианина вообще, а с точки зрения

человека, у которого есть какой-то медицинский опыт, какой-то человеческий

опыт, что мы должны говорить с каждым человеком, не ставя вопрос о том, во что

он теоретически верит. Во что он теоретически верит, когда он в хорошем

состоянии,— одно, а то, что составляет его динамичность и силу

жизни,— иногда другое. Бывают люди верующие, которые могут провозглашать

свою веру с громадной силой, но перед лицом смерти вдруг оказываются, как

маленькие дети, бессильны. Поэтому я всегда оговаривал, что буду говорить о

людях вообще, независимо от их религиозных или философских убеждений. Если в

каком-то данном случае их религиозные убеждения могут сыграть роль, нужно

принимать это в учет, но в основе надо помнить, что всякий человек, который

стоит перед смертью или чувствует, что смерть в нем бродит, в конечном итоге

стоит в наготе своего человечества, и подходить надо с этой точки зрения.

Можно ли сказать, что двадцать пять лет этой деятельности в конце концов

оставили след в медицинской практике?

Думаю, что да. Везде этот вопрос был поставлен, и поставленный вопрос не

умирает. Потому что врач, перед которым встал этот вопрос, будет его встречать

каждый Божий день в палате, он не сможет о нем забыть.