дискуссиях принимали участие и другие религиозные деятели?

Были люди разных вероисповеданий. Но я всегда настаивал на том, что жизнь и

смерть— явление универсальное и что я собираюсь читать доклад не с точки

зрения православного христианина или христианина вообще, а с точки зрения

человека, у которого есть какой-то медицинский опыт, какой-то человеческий

опыт, что мы должны говорить с каждым человеком, не ставя вопрос о том, во что

он теоретически верит. Во что он теоретически верит, когда он в хорошем

состоянии,— одно, а то, что составляет его динамичность и силу

жизни,— иногда другое. Бывают люди верующие, которые могут провозглашать

свою веру с громадной силой, но перед лицом смерти вдруг оказываются, как

маленькие дети, бессильны. Поэтому я всегда оговаривал, что буду говорить о

людях вообще, независимо от их религиозных или философских убеждений. Если в

каком-то данном случае их религиозные убеждения могут сыграть роль, нужно

принимать это в учет, но в основе надо помнить, что всякий человек, который

стоит перед смертью или чувствует, что смерть в нем бродит, в конечном итоге

стоит в наготе своего человечества, и подходить надо с этой точки зрения.

Можно ли сказать, что двадцать пять лет этой деятельности в конце концов

оставили след в медицинской практике?

Думаю, что да. Везде этот вопрос был поставлен, и поставленный вопрос не

умирает. Потому что врач, перед которым встал этот вопрос, будет его встречать

каждый Божий день в палате, он не сможет о нем забыть.

И еще одно. Первый свой доклад я начал со слов, которые удивили аудиторию,

во всяком случае— часть ее. Я им сказал: «Вы пришли сюда для того, чтобы

слушать, как надо готовить умирающего к смерти. Но для начала я вам напомню:

первый, о ком вы думаете, это вы сами, потому что вы сами стоите перед своей

собственной смертью. Если вы не решите этого вопроса для себя, то вы ни для

кого его не решите…»

Владыка, сейчас довольно широко обсуждается вопрос о возможности ускорить