всех верующих— претерпевать мучения и смерть и одновременно видеть воскресение

и победу. В таком случае мы можем сказать, что у Церкви есть видение Бога,

созданного Им мира и гармонии внутри, в самой сердцевине человеческой трагедии.

Без такого видения Церковь могла бы благодарить Бога за все Его пути либо по

невообразимой наивности, либо по бесчувствию, которое недопустимо ни в Церкви,

ни в человеческих отношениях.

Помню, вскоре после моего рукоположения я служил в небольшом храме в

Лондоне, и утром, еще до утренней службы, старый священник120, которого я очень уважал, поспешно

схватил «Таймс» и погрузился в газету. Я посмотрел с грустью и сказал: «Как вы

можете читать газету за миг до того, как мы начнем богослужение?» И он ответил

мне: «А как же я могу молиться о мире, если не знаю, что в нем происходит?» Вот

как даже отдельное событие, взятое вне контекста, в котором оно могло бы иметь

глубинный смысл, может быть охвачено и включено не в контекст ряда событий, а в

видение Божие.

Мне кажется, это одна из вещей, которой мы должны научиться сами и потом

учить других: способность высвободиться из ситуаций, которые как бы между

уровнем естественной реальности и уровнем реальности сверхъестественной,

которые просто там, где человек создает дисгармонию, и стать способным видеть,

слышать и воспринимать остальное, с благодарностью осознать, что ты способен

дышать, двигать рукой, вставать и идти и еще тысячи вещей делать. Мне кажется,

тут должно быть целое воспитание, а мы этого не делаем, потому что современное

воспитание старается с самого раннего возраста человека привлечь его внимание

на этот общий уровень, который— лишь производное человеческой

деятельности, и заставить забыть два крайних, божественных измерения: мудрое

видение всего в Боге и бесконечную простоту мира богатого, но простого, который

не зависит целиком от нас.

Если вопрос предполагал: легко ли это сделать сегодня?— ответ будет:

нет, нелегко, потому что мы научились— и учим людей— закрывать