сопротивляемость больного, уменьшают его способность жить долго. То есть как бы

ускоряют смерть. Христианин верит, что со смертью жизнь не кончается, человек

просто переходит в иную жизнь, в иное существование. Не помогает ли это как-то

иначе осмыслить ускорение смерти?

Христианин знает, что за пределами смерти есть жизнь. Но имеет ли он право

как бы за Бога решить, когда этот момент должен прийти,— это вопрос

другой.

Но ведь врач берет это решение на себя. Это становится его грехом, несмотря

на то что просят об этом родные, просит умирающий. Тут есть жертвенный момент.

Да, но в целом это очень скользкая почва. Слова «я на себя беру этот грех»

можно распространить на множество ситуаций, когда человек поступает неправо,

говоря: «Я беру это на себя, я буду перед Богом отвечать». Это очень

рискованный подход, мне кажется.

Мы говорим о болеутоляющих средствах. Должен ли врач-христианин нести

уверенность и уметь передать ее, что в самом страдании есть спасительный смысл?

Можно сказать человеку: «Попробуй вынести, попробуй собрать все свое

мужество, всю свою веру, покажи окружающим тебя, что страдание не может

победить твоей веры и твоей стойкости, будь для них примером…» Это все можно

сказать, постольку поскольку человек в состоянии это принять. Но может настать

момент, когда человек тебе скажет: «Я больше не могу!»

Да, мы говорим о положительной роли страдания. Но мы должны помнить, что

положительную роль страдание имеет для человека только тогда, когда он его

принимает, а не тогда, когда это страдание на него наложено, как пытка, которую

он не понимает и не принимает. Можно страдать до крика от боли— и

говорить: «Да, мне это невыносимо, но я знаю, что это имеет какой-то смысл по

отношению к вечности». Но человек может кричать от боли или просто страдать,

считая, что это совершенно напрасное, бессмысленное страдание,— потому

что он ни во что не верит и, в сущности, хотел бы быть на положении животного,