бытия», как один из русских поэтов говорит124,

но не ощущаем, что это— непостижимое чудо, незаслуженный дар, что это

нечто, после чего можно было бы всю жизнь посвятить Богу в благодарности, что

Он подошел, коснулся моей души и она запела всеми своими струнами, как Эолова

арфа, когда касается ее пролетный ветерок. И плодов мы не приносим, потому что

благодарности в нас не остается: как только пройдет это воздействие Духа, мы

начинаем горевать, что Его больше нет, жалуемся Богу, что отошло от нас это

чудное состояние, как будто мы на него имеем право, как будто оно нам

принадлежит по праву, вместо того чтобы понимать, что это— чудо из чудес,

после которого нельзя жить, как мы раньше жили. Увидев— нельзя снова

ослепнуть, услышав— нельзя снова оглохнуть, ожив, придя в новую

жизнь— нельзя возвращаться в старую. Утешитель Дух Святой— это Тот,

Кто может землю превратить в небо, Тот, Кто может внести покой среди бури,

тишину среди шума земного, Тот, Кто давал возможность мученикам страдать всем

телом и вместе с тем радоваться духом (как— мы и постичь не можем,

потому что страдание было реальное, ужасное, острое, а вместе с этим были

реальны и покой, и молитва, и радость о Господе).

Но Дух Святой есть также Тот, Кто дает нам крепость; крепость, силу—

но силу не земную и не для земных вещей, хотя эта сила движет всем тварным и

всем земным. Святым, мученикам дана была крепость, которую никакая сила воли,

никакое напряжение человеческих сил, никакие переживания не могут дать. Иным

святым давалась мудрость, иным— прозрение в пути Божии и умение их

воплотить в жизнь, давались с такой крепостью и таким смирением, потому что

крепость Божия и смирение человеческое нераздельно связаны. Смирение нам

представляется почти всегда как самоуничижение, как состояние, в котором мы

находимся, когда о себе говорим дурное, зная, однако, что это не так. На самом

деле смирение— состояние человека, когда он до конца про себя забыл и

отдал себя в руку Божию. Западные слова, переводимые как «смирение», происходят