человеке, которого Он создал по Своему образу; только Он один может раскрыть

нам масштаб человека. И это видение человека, это учение дается нам не только в

молитвенном общении, в молитвенном размышлении, которое ставит нас лицом к лицу

со Христом и вкореняет нас в Его тайну, но дается нам тоже в слове, Им

проповеданном нам в Священном Писании, которое для нас— Божие слово и

Божия правда.

Дальше, вторая функция духовного руководителя, который, как я сказал, не

может никого взять за руку и привести в Царство Божие, куда он сам еще только

на пути и которого еще не достиг в полноте,— это молиться за каждого, кто

доверился ему. А молиться не означает сообщить Богу имя человека, рассчитывая,

что Бог сделает все, что нужно сделать; молиться— значит принять человека

в свое сердце, принять его настолько глубоко, чтобы отождествиться с ним, с

ней, и держать этого человека перед Богом все время и всегда. В качестве

примера мне приходит на память два образа.

Первый пример не из христианского опыта, но из книги Мартина Бубера

«Хасидские предания»133.

Одного молодого раввина спросили раз, откуда у него такая сила воздействия на

всякого грешника, приходящего к нему? И он сказал: когда ко мне кто-то

приходит, я схожу в глубины его греха, ступень за ступенью, сплетаю корни своей

души с корнями его души и, зная, что его грех— мой грех, я каюсь перед

Богом, и он кается вместе со мной.

И я думаю, что это абсолютное условие: воспринимать другого человека как

самого себя не только в объективной, так сказать, академической солидарности с

ним, но в смысле радикального единства, которое существует между людьми.

Этому сопутствует еще одно условие. О духовной жизни, о нашем духовном

возрастании мы постоянно и ошибочно думаем в категориях борьбы со злом в себе

самих, стараясь разглядеть, что в нас есть неладного, сосредоточиваясь на всем,

что мы можем обнаружить в себе темного, и на борьбе с этой тьмой. И вот пастырь