взор и внимание так, чтобы их поставить в центр моей жизни? И спросить себя:

кому я могу сделать добро? Кому я могу послужить на пользу опытом своей

жизни— и добрым, и злым опытом жизни? Что я могу сделать при состоянии

моего здоровья, принимая в учет мою старость, принимая в учет те или другие

свойства моей жизни? Что я могу сказать, что я могу сделать? Кем я могу быть

для людей, которые вокруг меня есть, которые все, молодые или старые, нуждаются

в своем ближнем, потому что, как кто-то из отцов Церкви говорил, от ближнего

нашего нам и жизнь, и смерть. Вот, поставьте перед собой вопрос: для кого я

могу быть таким ближним, который приносит не смерть, а жизнь, который вносит в

чужую жизнь не безнадежность, не тяжесть, не безрадостное настроение, а ласку,

и свет, и тепло? Это все делается, конечно, не даром; всякий человек, который в

жизнь другого захочет внести хоть искру света или каплю добра, непременно

должен быть готов за это поплатиться: не искать отзвука, отклика, не искать

благодарности, не искать ничего, кроме дивного, Богом данного случая, Богом

данной возможности— человеку, которого сотворил Бог, которого Он любит,

сделать что-то доброе, быть на его пути благодатью Божией.

Вот теперь разойдитесь по церкви, сядьте около отопления, чтобы было не так

холодно, и поставьте перед собой вопрос о справедливости того, что я говорил и

о себе, и о каждом из вас. Конкретный вопрос: что, и кому, и как я могу

сделать, чтобы вырваться из этого всепоглощающего и убивающего интереса к

самому себе и внести жизнь, и свет, и смысл, и помощь, и милосердие в чужую

жизнь? Иначе наша жизнь пойдет бесплодно, иначе действительно мы будем

«доживать свой век» ненужными, остатками, осколками отжившего прошлого.

***

Я хотел бы теперь затронуть две или три темы, которые, может быть, я не

сумею связать, но которые мы рассмотрим порознь. Первая тема о том, что, когда

ослабел ум, одряхлела плоть, воля уже бессильна овладеть всем существом

человека, все, что в человеке остается, в конечном итоге,— это живое