решительности, чтобы сказать: пусть мое сердце, коль это будет нужно,

раздирается болью, но я его не закрою, я его не защищу. Сердце подобно

музыкальному инструменту: струны в нем звучат богато, но надо быть готовым к

тому, что иногда эти струны и стонать будут, и разорвутся с болезненным криком;

и тогда приходится их восстанавливать, и тогда из самой боли, из самого

страдания вырастает новая чуткость, более глубокая и более самоотверженная,

если только мы идем на то, чтобы, как апостол Павел говорит, с каждым, кто нас

окружает, делить всю его радость и все его горе, нести на себе всю боль земли и

разделить с Богом всю радость о ней (Рим12:15).

Поэтому первое, на что надо решиться, это— на беззащитность, на то,

чтобы открыть себя радости и горю, ласке и ударам жизни и все претворить в

углубляющуюся, ширящуюся чуткость души, никогда не дать сердцу сжаться, а если

оно сожмется, сказать: нет, распустись, откройся, тебе дано было сейчас

пострадать, но это страдание тебя сделало участником Божественной скорби,

Божественного страдания о мире; откройся, этим ты делаешься участником святыни!

Но этого недостаточно, хотя это требует очень, очень много решимости,

мужества и отречения от себя самого, отказа сохранить себя в целости, пусть и

ценой окаменения. В одном из своих стихотворений Мережковский говорит о кораллах,

дивных кораллах, которые растут во глубине морской: каждый из этих

кораллов— создание беззащитного, хрупкого существа; чтобы защититься от

смерти, от опасности извне, оно окружает себя твердой стеной, за которой оно

уже недосягаемо для врага, но зато за этой стеной, в той малой темнице

защищенности, которую оно создало, оно умирает, остается темница, остается

богатое, прекрасное здание— но жизни в нем нет138. Это и с нами случается, когда мы свое

сердце делаем неприступным к горю или к радости других ради того, чтобы себя

защитить, чтобы быть спокойными в своем замке, в своей тюрьме. Об этом надо

постоянно думать, потому что постоянно перед нами человек и он нам приносит или

радость, которую мы можем разделить, или горе, которое мы можем разделить, и мы