стороны, ты не имеешь права отдаться порыву сердца без того, чтобы очень

хладнокровно, строго взвесить с научной точки зрения и с человеческой точки

зрения то решение, которое ты примешь.

И это дилемма, на которую нельзя дать пропись. Нельзя сказать: надо спасать

таких-то и не спасать других. Ты принимаешь решение, которое в каждом отдельном

случае и рискованно, и мучительно, потому что, если ты даже одного человека

отстранишь, у тебя разрывается сердце.

В наше время есть возможность исправить всеобщее здоровье человеческого

рода. Но это значит, что человек как бы вмешивается в Божеские дела. Как ты на

это смотришь?

Скажу, во-первых, что вмешательство человека происходило все время. Мы

только играем в прятки, когда говорим, что в таком-то случае мы вмешиваемся, в

другом не вмешиваемся. Каждый раз, когда врач дает какое бы то ни было

лекарство, он вмешивается. Каждая операция— вмешательство. Каждое

изменение условий жизни, хотя бы санаторий,— тоже вмешательство. Надо

говорить очень прямо и просто, что бывает необходимость вмешиваться как в состояние

здоровья отдельного лица, так и в состояние родового здоровья данной

генетической линии. Это решение очень ответственное, но все зависит от того, во

что ты вмешиваешься. Если у человека болезнь, которую он будет передавать из

рода в род, и ты можешь пресечь эту передачу болезни,— да, ты вмешался

раз и навсегда, и за это тебя будут благодарить. Скажем, если прекратить в

родовой линии гемофилию, то этим можно спасти целый ряд мужчин, которым была бы

передана эта болезнь генетически, от трагической жизни и еще более трагической

смерти, и в этом ничего предосудительного нет. Этим ты не создаешь нового рода

человека, не похожего на богосозданного человека. Ты просто исправляешь то, что

в течение тысячелетий случилось генетически или иначе и что можно прекратить

ради счастья не только данного человека, но и целого ряда других людей. Если же

ты вмешиваешься и стараешься создать новый род человека— это недопустимо,