тварный мир: знанием, красотой, любовью— чем хотите; бросаем в эту бездну

и прислушиваемся: тронет дно или нет.

Келья выносима, только если она больше той внутренней кельи, где ты живешь.

У епископа Феофана Затворника есть поразительное письмо, где он описывает, как

он привыкал к затвору. Нам всегда кажется: он святой, ему туда и хотелось. В

каком-то смысле так оно и есть, но когда он начал к этому приближаться,

оказалось, что это совершенно не так просто. Он пошел в монастырь и сначала

позволял себе ходить по монастырю, выходить из кельи, подниматься на стены и

смотреть на русскую равнину. Потом он себе положил никогда больше не

подниматься на стену и не смотреть наружу; вдруг весь мир закрылся стеной, и он

обнаружил, что его душа по ту сторону стены, что она не умещается в пределах

монастыря, что ему хочется видеть простор, ему хочется дышать ветром, который

приходит через просторы русские. Потом он привык, то есть просто по-человечески

отвык желать этого. Тогда он себя еще немножко сузил: вместо того чтобы ходить

по всему монастырю, он стал ходить из кельи в церковь и в трапезную. Когда к

этому привык, еще ограничил себя, и так постепенно он закрыл за собой келью на

двадцать восемь лет. Но это заняло у него долгое время; нам только кажется, что

это не так трудно. Найти простор в этой комнате можно, только если живешь в

своем сердце, которое еще меньше, тогда комната будет громадная, но если внутрь

себя не войти, то весь мир мал.

Поясните вашу мысль о необычайности христианского действия. Значит ли

это, что христианин призван поступать нелепо?

Разумеется, встреча созерцания и делания не определяется нелепостью. Я хотел

сказать, что Бог действует в истории, привнося туда нечто, что не содержится

изначально в данной ситуации. В этом есть неожиданность и, с точки зрения

внешнего человека, чувство какой-то нелепости. Какой же ответ на трагедию мира

в том, что Бог стал человеком да еще погиб на кресте? Понять это можно только

верой, каким-то опытом веры.