любопытство совершенно прошло. И тогда Антоний решил, что может спокойно пойти

искать Павла, потому что теперь может бесстрастно его искать. И вот нашел его в

пустыне, кинулся на него, держит и говорит: «Куда ты делся, что ты за ученик?

Один стих выучил и ушел!» Тот отвечает: «Нет! Сорок лет я стараюсь стать

человеком, который никогда не ходит по пути нечестивых». Вот человек, который

всю свою святость построил на этом стихе, потому что он так его

воспринял. Его ударило в душу: раз это правда, надо быть таким.

Вот с этого и надо начать. А мы все могли бы, вероятно, цитировать десятки

мест, которые— о, да!— нас когда-нибудь взволновали. А потом мы

успокоились— до следующего места. И мы ищем и хотели бы, чтобы Бог нам

завтра еще что-то показал: вчерашнее я уже прочел, пережил, а теперь,

сегодня— нового жду. Бог говорит: да нет! Что ты сделал с прошлым? Вчера

Я тебе сказал: сделай то-то, ну— примирись, ты не примирился, чего же Я

тебе сегодня буду говорить: иди в пустыню, когда ты все равно не пойдешь. И так

Священное Писание делается тусклым и все более скучным, потому что оно оживает

только от делания. Причем не от делания всего подряд, а начиная именно с тех

вещей, которые определяют какое-то соответствие между моей душой и Христом. Вот

Он говорит что-то, это отозвалось в душе— и я делаю и живу этим. И я бы

сказал так: если уж нарушать заповеди Божии, нарушай что угодно, только не то,

что тебя так в душу ударило. Разумеется, «нарушай, что угодно»— это не

совет; я просто хочу подчеркнуть, что этого нельзя нарушать, потому что

это закон твоей собственной жизни. Это не заповедь, которая мне извне

навязана,— это слова Христа, вызвавшие в моей душе ответ; я знаю, что это

правда. Раз знаешь, уже нельзя не делать; то, чего не знаешь,— ну, Бог с

тобой, научишься рано или поздно.

Сережа, может быть, ты скажешь что-нибудь?

Отец Сергий Гаккель: Мне кажется очень важным то, что ты говорил о

роли жалости как пище для созерцания. И в виде контраста мне бы хотелось