сроднилось с Ним. Тело Христово, живое человеческое тело принадлежит этому

тварному миру материи, и в нем все сотворенное, все, что нам кажется мертвым,

нечувственным, вдруг себя узнало обженным, соединенным с Богом, даже не

в той красоте, которая была в начале веков, а в той красоте— правда,

здесь прикрытой,— к которой призвана тварь, когда, как апостол Павел

говорит, Бог будет все во всем (1Кор15:28), когда

Божественная жизнь пронизает все.

Каким-то очень печальным образом наименее чутко к этому относится человек, и

как-то особенно грустно думать, что мы, христиане, во все это верим, все это

достоверно знаем и от древних свидетелей, апостолов, евангелистов, и из опыта

святых, и из той жизни Церкви, которой мы приобщаемся, но не живем этим с

достаточной глубиной и силой. Разве мы живем в постоянном сознании— не

ума, а всего нашего бытия,— что в мир, в котором мы находимся, вошел Бог?

Что в сердцевине теперешней человеческой истории— Воплощение Сына Божия и

что мы, христиане, своей верой, своим знанием, своим опытом с Ним так

соединены, как никто на свете?

И мы знаем, что было дальше: мы знаем, как родившегося Христа встретила

человеческая холодность, и человеческая злоба, и ненависть. Когда Спаситель

должен был родиться, Его Мать, сопровождаемая Иосифом, стучалась во все двери,

и никто двери не открыл. В Вифлееме не оказалось ни одного места для них, нигде

(Лк2:7). Нам это сейчас, вероятно, особенно понятно, ощутимо, когда мы

думаем о бесчисленном количестве людей, выброшенных из своих домов, потерявших

свои деревни и города, лишенных своего отечества, которые нигде не могут

причалить, которые никуда не могут прийти, которых никто к себе не зовет.

Когда-то нужно было воображение, чтобы себе это представить; сейчас мы об этом

слышим все время, нам легче себе представить, как Божия Матерь, готовая

разрешиться от Своего бремени, сопровождаемая Иосифом, искала места, где бы

приклонить главу, где бы ввести в мир воплощенного Сына Божия. Но у всех были