которая была просто соседкой, вдруг обратилась в то великое существо, которое

называется евангельским словом ближний; она улыбнулась и сказала: «Нет!

Вас искать не станут, потому что я останусь на вашем месте». «Но вас

расстреляют!»— сказала мать. И молодая женщина снова улыбнулась: «Да! Но

у меня нет детей». И мать ушла, а молодая женщина осталась. Глубокой ночью

пришли, застали эту молодую женщину (звали ее Натальей) и расстреляли. Но мы

можем многое за этим себе представить, и представить не чистой фантазией, а

образами из Евангелия. Мать ушла с детьми, Наталья осталась одна в доме, в

наступающем вечере, в наступающей ночи. Было темно, было холодно и одиноко. И

перед ней не было ничего, кроме ранней смерти, насильственной, ничем не

заслуженной, никому не нужной, смерти другой женщины, которая станет ее смертью

просто по любви. Разве это не напоминает Гефсиманскую ночь? Возрастом она была

сверстницей не только ушедшей матери, но и Спасителя Христа. Он тоже в ту ночь

один, в углубляющемся мраке, в холоде ночном, в одиночестве ждал смерти—

бессмысленной как будто: смерти, которой в Нем не было, которая будет нанесена

Ему. Ждал смерти, которая даже не Его смерть, а смерть человечества, которую Он

на Себя взял. И Он три раза молился Отцу: Отче! Пронеси эту чашу! Отче, если

нельзя ей пройти мимо— да, Я ее приму… Отче! Да будет Твоя воля…

(Мф26:36—46). Моление о чаше— это борение Христа перед смертью,

содрогание всего Его человеческого естества при мысли о смерти, внутренняя

борьба, преодоление всего, чтобы только была спасительная всем воля Божия.

Христос три раза подходил к Своим ученикам в надежде, что Он встретит

человеческий взор, услышит человеческий голос друга, прикоснется к руке, к

плечу одного из них,— они спали: их одолела усталость, поздний час,

холод, тоска; два раза Он вернулся, и три раза Он остался один перед Своей

смертью, вернее, перед смертью человеческого рода, которую Он на Себя принял.

Наталья была одна, было холодно, темно и одиноко, некуда было пойти, не к

кому было выйти. Или, вернее, можно было выйти: стоило переступить через