ничего не знают, кроме того, что она свою жизнь отдала за них. Но они знают,

что такая жизнь расцвела бы за многие годы— употребляя евангельский

образ— в дерево, в ветвях которого может приютиться множество птиц

(Мф13:32), расцвела бы в красоту, в смысл и принесла бы богатые плоды. И

вот эти три человека, которые остались живыми ее смертью, поставили себе задачу

быть плодом ее жизни.

Этот рассказ, как мне кажется, может захватить каждого из нас; я два или три

раза его приводил в проповедях в России и видел, как люди, которые прошли через

ужас первой войны, и революции, и русской смуты, и второй войны, на это

отзывались. Мы отзываемся слабо: мы восхищаемся, дивимся— и только. А

вместе с тем это была простая провинциалка средней России, ничем не

замечательная, кроме того, что это была женщина с сердцем, женщина, в которой

сострадание было сильнее всякой любви к себе, женщина, которая могла о себе

забыть— подвижнически, трудно, несомненно в борении— для того,

чтобы другие могли жить, и не только физической жизнью, а просто жить.

Вот второй пример, героический, величайший, как мне кажется, пример, о котором

нам стоит задуматься. Его воспроизводить нам невозможно— и слава Богу, но

научиться от него понимать то, что случилось в Евангелии, мы можем; нам Наталья

понятна, она— дочь XXвека, она дочь нашей родной земли. Она

пережила ту трагедию, которую мы все пережили прямо или косвенно и отголоски

которой в нас живут. Но в том, что я вам рассказывал, я старался провести,

установить связь между ней и Евангелием, между Петром и другими учениками,

Иоанном Крестителем и Спасителем Христом. Попробуйте, как и я стараюсь, из того

чувства живого, прямого, доступного, которое вызывает мысль о Наталье,—

попробуйте оживить в себе рассказ о Христе, об Иоанне Крестителе, о спящих

учениках, о Петре, отказывающемся от своего Учителя и плачущем. Попробуйте

связать жизнь с тем, что только и может ей придать жизненную силу и качество

жизни: с Евангелием, со Христом, с Богом.