Metropolitan Anthony of Sourozh. Transaction
«Да разве ты не видишь, до чего она прекрасна, до чего он красив?» И
оказывается: да, так оно и есть, этот человек прекрасен, потому что любящий
видит красоту, а нелюбящий, или безразличный, или ненавидящий видит только
раненность. Вот об этом очень важно не забывать. Чрезвычайно важно помнить, что
любовь реалистична до конца, что она объемлет человека всецело и что она видит,
она зряча, но вместо того, чтобы осуждать, вместо того, чтобы отрекаться от
человека, она плачет над изуродованностью и готова жизнь положить на то, чтобы
все болезненное, испорченное было исправлено и исцелено. Это то, что называется
целомудренным отношением к человеку, это— настоящее начало любви, первое
серьезное видение.
Я уже говорил о любви как о созерцательном состоянии, при котором человек,
глядя на другого, видит в нем, за пределами его внешних черт, невзирая на звуки
его голоса, невзирая ни на что, какую-то глубину, которая является для него
иконой, которая для него является красотой. Эта красота отчасти повреждена
жизнью, прошлым, обстоятельствами, но она тут, и единственно она и важна
в этом человеке; хотя, конечно, и поврежденное должно быть принято во внимание.
Но если говорить о созерцании, то можно ли говорить и о том, чтобы
создать какие-то живые человеческие отношения? Созерцать Бога, созерцать икону,
созерцать красоту природы, вглядываться в картину, переживать глубоко
музыку— это все понятно, но каким образом такое созерцание может привести
к каким-то настоящим, подлинным человеческим отношениям? Мне кажется, ответ в
том, что созерцание это открывает и того, и другого, обоих, к состоянию, когда
они могут на самой глубине своей слиться в единство, могут за пределами всяких
слов друг друга понимать и чувствовать. Мы все это знаем на опыте, но так легко
забываем.
Кто из нас не сидел с дорогим ему человеком— матерью, женой, мужем,
другом— в вечерний час, когда спускались сумерки, когда все затихало
вокруг. Вначале идет разговор, потом он замирает, но остается какая-то тишина,