«Да разве ты не видишь, до чего она прекрасна, до чего он красив?» И

оказывается: да, так оно и есть, этот человек прекрасен, потому что любящий

видит красоту, а нелюбящий, или безразличный, или ненавидящий видит только

раненность. Вот об этом очень важно не забывать. Чрезвычайно важно помнить, что

любовь реалистична до конца, что она объемлет человека всецело и что она видит,

она зряча, но вместо того, чтобы осуждать, вместо того, чтобы отрекаться от

человека, она плачет над изуродованностью и готова жизнь положить на то, чтобы

все болезненное, испорченное было исправлено и исцелено. Это то, что называется

целомудренным отношением к человеку, это— настоящее начало любви, первое

серьезное видение.

Я уже говорил о любви как о созерцательном состоянии, при котором человек,

глядя на другого, видит в нем, за пределами его внешних черт, невзирая на звуки

его голоса, невзирая ни на что, какую-то глубину, которая является для него

иконой, которая для него является красотой. Эта красота отчасти повреждена

жизнью, прошлым, обстоятельствами, но она тут, и единственно она и важна

в этом человеке; хотя, конечно, и поврежденное должно быть принято во внимание.

Но если говорить о созерцании, то можно ли говорить и о том, чтобы

создать какие-то живые человеческие отношения? Созерцать Бога, созерцать икону,

созерцать красоту природы, вглядываться в картину, переживать глубоко

музыку— это все понятно, но каким образом такое созерцание может привести

к каким-то настоящим, подлинным человеческим отношениям? Мне кажется, ответ в

том, что созерцание это открывает и того, и другого, обоих, к состоянию, когда

они могут на самой глубине своей слиться в единство, могут за пределами всяких

слов друг друга понимать и чувствовать. Мы все это знаем на опыте, но так легко

забываем.

Кто из нас не сидел с дорогим ему человеком— матерью, женой, мужем,

другом— в вечерний час, когда спускались сумерки, когда все затихало

вокруг. Вначале идет разговор, потом он замирает, но остается какая-то тишина,