быть готовым для него отдать свою жизнь (Ин15:13). А отдать жизнь вовсе

не значит умереть, это значит изо дня в день, из часа в час пренебрегать собой,

отстранять свою озабоченность о себе, для того чтобы думать о другом. В

этом— все Евангелие. Спаситель нам говорит, что все Евангелие, весь Закон

и пророков можно выразить так: возлюби Бога всем сердцем, всем умом, всем

помышлением своим и ближнего своего, как самого себя (Мк12:29—31). И вот

это— все.

Теперь: молиться никто не может нам мешать, потому что молитва— это

внутреннее состояние, это наше общение с Богом. Можно без единого движения губ,

без единого телодвижения, без единого слова, без единого звука постоянно

предстоять Богу в молитве. Можно не ходить в церковь или ходить редко, но

ходить от всей души. И можно (как это бывает с тысячами, порой миллионами

людей, как это было со мной в течение войны, когда никакой церкви не было

вблизи) в момент, когда ты знаешь, что идет богослужение, душой приобщиться к

тому, что там совершается, перенестись в одно мгновение туда, уйти в Бога и

этим быть в церкви. Потому что в церкви не тот, который там стоит, «отстаивает»

службу, а тот, который так погружен в Бога, что он приобщается вечности. Этого

никто ни у кого не может отнять, и если человек на это идет, то это неминуемо

каким-то теплом или светом достигает и до тех, которые не верят ни во что. Они

будут с удивлением чувствовать, что что-то случилось, что-то достигло их.

Как рассматривать практику абортов?

Вопрос о допустимости аборта говорит об изумительном бесчувствии человека,

вообще человечества к человеческой жизни. Дико думать о том, что одновременно

говорят о святости человеческой жизни— и тут же разрешают и узаконивают

аборт. Мне кажется, что в той стране, где аборт узаконен, никто, начиная с

правительства и кончая обыкновенным обывателем, не имеет права говорить о том,

что жизнь человека является святыней, потому что аборт— это убийство.

Разумеется, бывают случаи, когда аборт неизбежен, но эти случаи только