нас принял хозяин дома и его домочадцы. Нас провели по великолепному саду, предложили

угощение, и мы ушли домой с чувством, что получили самое теплое, самое

сердечное, ничем не скованное гостеприимство, какое только можно представить.

Только на следующий день мы узнали, что, пока мы ходили с хозяином дома,

любовались его цветами, были приглашены на угощение, были приняты со всей

учтивостью Востока, сын хозяина дома, убитый несколько часов назад, лежал в

одной из комнат. И это, как ни мал я был, дало мне очень сильное чувство того,

что такое жизнь и что такое смерть и каков долг живых по отношению к живым

людям, какие бы ни были обстоятельства.

Второе воспоминание— разговор времен гражданской или конца первой

мировой войны между двумя девушками; брат одной, который приходился женихом

другой, был убит. Новость дошла до невесты, она пришла к своей подруге, его

сестре, и сказала: «Радуйся, твой брат погиб, геройски сражаясь за Родину». Это

опять-таки показало мне величие человеческой души, человеческого мужества,

способность противостать не только опасности, страданию, жизни во всем ее многообразии,

всей ее сложности, но и смерти в ее голой остроте.

И тогда (и это следует продумать гораздо глубже, чем сумел сделать я, но я

это очень остро пережил сердцем на протяжении прошедшей Страстной седмицы),

если Христос— дверь, открывающаяся на вечность, Он есть смерть наша. И

это можно даже подтвердить отрывком из Послания к Римлянам, который читается

при крещении: там говорится, что мы погрузились в смерть Христову, чтобы

восстать с Ним (Рим6:3—11). И другим местом Послания, которое говорит,

что мы носим в теле своем мертвость Христову (2Кор4:10). Он—

смерть, и Он— сама Жизнь и Воскресение.

Смерть отца

И еще последний образ: смерть моего отца. Он был тихий человек, мало

говорил, мы редко общались. На Пасху ему стало нехорошо, он прилег. Я сидел

рядом с ним, и впервые в жизни мы говорили с полной открытостью. Не слова наши