тот наложил своей жизнью на его собственную жизнь, какое семя было посеяно, и

должен принести плод.

В Евангелии говорится, что если семя не умрет, то не принесет плода, а если

умрет, то принесет плод в тридцать, в шестьдесят и в сто раз (Ин12:24;

Мф13:8). Именно это может произойти, если мы всем сердцем, всем умом и

памятью, всей нашей чуткостью, во всей правде задумаемся над жизнью усопшего.

Будь у нас мужество воспользоваться этим мечом, именно Божиим мечом, чтобы

разделить свет от тьмы, чтобы со всей доступной нам глубиной отделить плевелы

от пшеницы, тогда, собрав весь доступный нам урожай, каждый из нас, каждый, кто

знал усопшего, принес бы плод его жизни, стал бы жить согласно полученному и

воспринятому образу, подражая всему, что достойно подражания в жизни этого

человека.

Разумеется, каждый из нас больше напоминает сумерки, чем яркий, сияющий

свет, но свет и во тьме светит, и этот свет следует прозревать и отделять от

тьмы в самих себе, так чтобы как можно больше людей могло жить и приносить плод

жизни данного человека.

На погребении мы стоим с зажженными свечами. Это означает, мне кажется, две

вещи. Одна самоочевидна: мы провозглашаем Воскресение, мы стоим с зажженными

свечами, так же как в пасхальную ночь. Но мы стоим также, свидетельствуя перед

Богом, что этот человек внес в сумерки нашего мира хоть проблеск света, и мы

этот свет сохраним, обережем, умножим, поделимся им так, чтобы он светил все

большему числу людей, чтобы он разгорался по возможности в тридцать, в

шестьдесят, во сто раз. И если мы решимся так жить, чтобы наша жизнь была

продолжением всего, что было в нем благородного, и истинного, и святого, тогда

действительно этот человек прожил не напрасно, и мы поистине почувствуем, что

сами живем не напрасно. В нас не останется места надеждам на скорый конец,

потому что у нас есть задание, которое мы должны выполнить.

Можно взять пример, который, разумеется, далеко превосходит наш опыт,—