что Он— Христос— является как бы печатью, раскрытием перед нами

самого Бога непостижимого, является ликом невидимого Бога212.

И когда мы говорим Отче наш, мы должны бы отдавать себе отчет в том,

что можем называть Его Отцом, лишь поскольку соединены с Единородным Его Сыном,

ставшим Сыном Человеческим. Мы только потому можем называть Бога Отцом, что

Сына Его мы приняли как своего Бога, как своего Спасителя, как своего Учителя и

одновременно путь, которым идет Христос, приняли как свой собственный путь:

решились в жизни быть как бы Его живым присутствием. Но в полном смысле мы

этого сказать не можем, потому что грешны, потому что сознание в нас двоится,

потому что воля наша колеблется, потому что наше желание направлено и на добро,

и на зло. Апостол Павел об этом признается в своих посланиях. Он говорит, что

чувствует в себе два закона: закон жизни и закон смерти, что в нем воюют как бы

две силы, что то добро, которого он хочет, он не творит, а зло, которое

ненавидит, творит все время (Рим7:15—23). Если он это говорил, то, конечно,

мы должны это сознавать и признавать еще в большей мере.

Как в таком случае можем мы обратиться к Богу и назвать Его Отцом? Только,

мне кажется, если признаем себя блудными детьми, если признаем, что мы—

блудные сыновья и дочери, но взываем к Нему из далекой страны, где мы

заблудились, или с полпути в отчий дом, или, может быть, у самых врат этого

дома.

Вы наверно все хорошо помните, как блудный сын из притчи, полный молодой,

дерзновенной, неразумной силы, обратился к своему отцу и сказал ему: отдели мне

сейчас то, что мне достанется после твоей смерти (Лк15:12). Он, вероятно,

сказал это гораздо более резко или, во всяком случае, подумал гораздо более

жестоко: не ждать же мне, пока умрет отец! Он еще полон силы; он, правда,

немолод, годы идут— но и мои годы идут! К тому времени, когда он умрет,

во мне остынет жизненная сила, погаснут желания, голод по такой жизни, какой в

отчем доме я не могу испытать. Сговориться бы с отцом, что он умер для меня,