что наше, является не чем иным, как даром Божественной любви или человеческой

любви, которая изливается на нас. И мы все это принимаем, порой даже

благодарим: на одно мгновение останавливаемся вниманием и говорим Богу:

«Спасибо Тебе, Господи!» или человеку: «Спасибо тебе за любовь, за дружбу, за

то, что ты для меня сделал». А потом все, что нам дано и Богом, и людьми, берем

и уносим с собой.

Как бы мы ни старались, мы все время находимся на положении блудного.

Поскольку в нас есть раздвоенность, пока мы не цельны, пока мы не всецело как

бы вкраплены в Божественную жизнь, пока она не бьет ключом в нас, исключая

всякую другую жизнь, мы на положении блудного сына или блудной дочери. И говоря

Богу нашему, Творцу, Промыслителю, Спасителю, Жизни нашей: Отче!— мы

должны отдавать себе отчет, что еще не выросли в ту меру, изнутри которой

Христос называл Бога Своим Отцом— и нашим Отцом. Ведь в Евангелии от

Иоанна Он говорит: иду ко Отцу Моему и Отцу вашему, Богу Моему и Богу вашему

(Ин20:17).

Где же мы находимся? В тот момент, когда мы обращаемся к Богу и называем Его

Отцом— где мы? Не только ли что мы вырвали у Него Его достояние, чтобы

уйти и прожить его согласно нашей злой или безумной воле? Или мы уже

опомнились? Правда, мы, может быть, еще находимся в далекой стране,

далеко-далеко от Бога, так далеко, что только минутами воскресает в нас

воспоминание о том, Кто такой наш Бог, наш Отец, где родной дом— в

глубинах моей души и там, где меня так любят. А может быть, мы уже опомнились

глубже и не только плачем о своем сиротстве, о своей обездоленности, о своей

бедности, но уже вспомнили, что у нас есть Отец… Это парадокс: как это может

быть? Это возможно только потому, что Он нас любит никогда не колеблющейся

любовью, и ничто не может нас вырвать из любви Господней. Потому что, когда мы

доходим до предела падения, Бог, Сыном Своим, приходит в мир жить, учить и умирать

за нас нашей смертью. Значит, действительно, как бы низко мы ни пали, мы можем