(Ин20:17).

Где же мы находимся? В тот момент, когда мы обращаемся к Богу и называем Его

Отцом— где мы? Не только ли что мы вырвали у Него Его достояние, чтобы

уйти и прожить его согласно нашей злой или безумной воле? Или мы уже

опомнились? Правда, мы, может быть, еще находимся в далекой стране,

далеко-далеко от Бога, так далеко, что только минутами воскресает в нас

воспоминание о том, Кто такой наш Бог, наш Отец, где родной дом— в

глубинах моей души и там, где меня так любят. А может быть, мы уже опомнились

глубже и не только плачем о своем сиротстве, о своей обездоленности, о своей

бедности, но уже вспомнили, что у нас есть Отец… Это парадокс: как это может

быть? Это возможно только потому, что Он нас любит никогда не колеблющейся

любовью, и ничто не может нас вырвать из любви Господней. Потому что, когда мы

доходим до предела падения, Бог, Сыном Своим, приходит в мир жить, учить и умирать

за нас нашей смертью. Значит, действительно, как бы низко мы ни пали, мы можем

сказать: Отец!— потому что Отец у нас есть.

Или мы, может быть, уже на пути? Может быть, мы уже отвергли свое

одиночество, свою обезбоженность, свое бесславие и уже начали идти к

Богу— возможно, еще нерешительными, испуганными стопами, неуверенно: а

вдруг нас не примет Отец?— но все-таки идем и готовим нашу исповедь:

Отче! Я согрешил против неба и перед Тобой (Лк15:21). Я согрешил перед

Божественной правдой и перед человеческим чувством, перед любовью. Я недостоин

называться Твоим сыном или дочерью; может, найдется мне уголок в Твоем доме

там, где живут слуги, рабы, там, куда простирается Твоя забота и любовь, даже

если это не Твои кровные сыновья и дочери?

А может быть, мы уже видим, как у дверей родного дома— рая—

стоит Отец, как Он уже нас увидел, уже движется к нам, спешит старческой

поступью, чтобы нас обнять, утешить о том, как мы согрешили, как мы себя

унизили, до чего мы себя довели, как мы недостойны себя самих, не говоря о Нем,