столько раз говорилось.

А вместе с тем, если задуматься, какой плод мы принесли за годы нашей жизни

оттого, что слышали слова Самого Бога, ставшего Человеком, то приходится

признать: нет, надо вновь и вновь говорить то же и о том же! И говорить надо, и

особенно надо принять в собственное сердце, что Господь зовет, молит, убеждает,

требует— а мы остаемся такими бесчувственными и глухими. Мы привыкли даже

к таким страшным вещам, как повесть о распятии Христовом; когда мы ее слышим, в

глубине души что-то нам говорит: да, но Он воскрес!— и поэтому ужас этого

события, темнота страшной ночи Великой пятницы еле-еле доходят до нашего

сознания, до нашего чувства.

Когда я говорю «нас», я именно думаю о всех нас и о себе в первую очередь.

Когда я впервые читал Евангелие, я был до глубины души, до самых недр своего

существа потрясен, казалось: теперь, когда я это знаю, вся жизнь должна стать

иной, жить, как все живут, невозможно! И оглядываясь на свою жизнь, я с болью

сознаю, что хоть чувство это не потухло, но жизнь не изменилась в такой

абсолютной мере, в какой она могла и должна была бы измениться.

Евангельские события часто кажутся нам далекими, почти призрачными, а вместе

с тем они обращены к каждому из нас в каждое мгновение. Мы ищем в Евангелии

утешения, подбодрения— и проходим мимо строгости, непреклонности

евангельского слова, того, как нас призывает Господь. Сейчас мы находимся перед

Рождеством Христовым. Какой могла бы и должна бы быть для нас радость, что Бог

так возлюбил мир, что вошел в этот мир, воплотился, так возлюбил человечество,

что стал одним из нас! Но раз Он стал одним из нас, мы должны бы быть на Него

так похожи! Должны бы всем существом стремиться, чтобы Ему не было стыдно,

больно от того, что Он нам сродни, свой. Когда в семье есть человек, которого

мы почитаем, на кого дивимся— он такой чудный, что хотелось бы

преклониться перед ним,— как мы стараемся его не осрамить перед лицом

окружающих людей! И даже не перед окружающими— мы стараемся, чтобы ему