хромых, убогих, чтобы пир наполнился радостью. Не его радостью, но радостью

всех тех, которые неожиданно для себя окажутся там (Мф22:2—14).

И вот встает вопрос: с чем эти нищие, хромые, слепые, увечные собраны и идут

по дороге к царским палатам? Какие у них мысли? У нищих ничего ведь нет, что

они могли бы принести хозяину дома: не могут принести ни цветка, ни подарка, не

могут принести успеха в жизни, не могут принести добродетели— ничего не

могут принести. Идут хромые, которые никогда в жизни не умели ходить твердой

стопой. Идут слепые— их ослепила земля, и они не сумели увидеть

неба— идут в сознании, что ничего у них нет: с чем же прийти, как их

примут? Символ их состояния— это лохмотья, которыми они покрыты; как же

их могут пустить в царские палаты грязными, вшивыми, в лохмотьях, проглядевшими

всю жизнь, растратившими все, что им было дано от рождения?

Верно, идут они с двоящимся чувством: с одной стороны, в сознании, что

никакого права на гостеприимство этого хозяина они не имеют, с другой

стороны— с мыслью: покажись они только в дверях дворца или зажиточного

дома— их прогонят! Вся жизнь их этому научила, они знают, что таких, как

они, гонят со двора,— чего же им ожидать? Заслуг нет, оправдания нет,

ничего нет. Значит, единственная надежда— на милосердие, на то, что их

пожалеют и ради жалости пустят. Но— жалей, не жалей— как можно их

пустить? Ведь они все осквернят в этом доме!

И вот они подходят к вратам; что дальше? В другом евангельском отрывке

притча продолжается рассказом о том, как все уселись у стола, вошел хозяин,

окинул взором собравшихся и вдруг обнаружил, что один из пришедших не одет, как

сказано, в брачную одежду, пришел на пир в своих лохмотьях. И хозяин

разгневался и велел его прогнать (Мф22:11—13).

И тут другой вопрос: как же так, как это может быть? Кто из этих нищих,

хромых, убогих, слепых мог прийти на пир иначе как в лохмотьях? Что случилось с

ними— или с этим человеком? Каким образом они-то оказались облеченными в