Как мы подходим к Богу? Разве мы не бежим к Нему каждый раз, когда нам

холодно в стылом мире и голодно в обездоленности нашей? А дальше, потом—

что? Не входим ли мы к Нему в лохмотьях сознательно? Нищие шли в ужасе, что в

таком виде предстанут перед своим господином, царем, а мы, когда становимся на

молитву, неужели просто стоим, как нищие у врат богатого, или стучимся

бесстыдно в двери того, кто может дать, но кому в лицо мы не заглянем, а только

будем смотреть, что его рука уронила в нашу руку? Как подходим мы ко святому

Причащению: в сознании ли, что мы— действительно нищие до конца и не то

нам дорого, что нам будет дано, а дорого, что есть Кто-то, Кто нас так любит,

что мы можем прийти, словно блудный сын, обнищав, все растратив, и встретить

любящего Отца, родной дом?

Нам надо об этом думать, потому что стать домочадцами не значит прийти туда,

где кормят, где тепло, где мы под защитой,— быть домочадцами значит

влиться в семью и разделить с этой семьей все, чем она живет: не хлеб и пищу,

не тепло, а смысл жизни этой семьи. И когда мы молитвенно приходим к Богу,

когда в причащении Святых Тайн мы приходим к Нему, мы приходим к Единому в

Троице славимому Богу, Который есть Бог любви, Бог крестной любви, Бог

воплощения, Бог, Который Сына Своего не пожалел ради тех, кто зло, бессовестно

Ему изменил, кто не только был потерян, но ушел по своей воле и жил по своей

воле.

Так ли мы идем к Причащению? Приняв крещение, мы сами непосредственно (или

за нас— действительно любящие нас люди, верящие в наше благородство)

обязались быть живым присутствием Христа среди людей, Его милосердием, Его

любовью, Его готовностью жить и умирать ради других и ради Бога,— а не

только жить благодаря тому, что Христос умер на Кресте: Ему— смерть,

нам— жизнь. Это не христианский девиз, это богохульство. А мы так часто

живем, будто это наш девиз. Бог нас ни к чему не обязывает— в том смысле,

что Он не ставит условий: Он нас любит безусловно, ценой Своей жизни и