не тепло, а смысл жизни этой семьи. И когда мы молитвенно приходим к Богу,

когда в причащении Святых Тайн мы приходим к Нему, мы приходим к Единому в

Троице славимому Богу, Который есть Бог любви, Бог крестной любви, Бог

воплощения, Бог, Который Сына Своего не пожалел ради тех, кто зло, бессовестно

Ему изменил, кто не только был потерян, но ушел по своей воле и жил по своей

воле.

Так ли мы идем к Причащению? Приняв крещение, мы сами непосредственно (или

за нас— действительно любящие нас люди, верящие в наше благородство)

обязались быть живым присутствием Христа среди людей, Его милосердием, Его

любовью, Его готовностью жить и умирать ради других и ради Бога,— а не

только жить благодаря тому, что Христос умер на Кресте: Ему— смерть,

нам— жизнь. Это не христианский девиз, это богохульство. А мы так часто

живем, будто это наш девиз. Бог нас ни к чему не обязывает— в том смысле,

что Он не ставит условий: Он нас любит безусловно, ценой Своей жизни и

смерти и сошествия во ад. Но есть ли в нас хоть какая-то искра благородства,

есть ли в нас хоть какой-то луч благодарности? Если в нас есть сколько-то

благородства— неужели мы не можем отозваться всей жизнью на то,

что Бог Собой представляет, и на то, что Бог для нас, людей, сделал и делает

изо дня в день? Если в нас есть какая-то доля благодарности, способности быть

благодарными— неужели мы не можем сознательно, сурово по отношению к себе

строить жизнь, которая могла бы быть для нашего Бога радостью о том, что не

напрасно жил и умирал Христос, что весть об этом потрясла наши души и мы жизнью

это доказываем?

Есть отрывок в Евангелии, где говорится, как человек был должен крупную

сумму денег царю; так как он не мог выплатить свой долг, велено было продать

его в рабство вместе с семьей. Но он бросился на колени перед своим царем и

умолил дать ему время, обещал все выплатить, и царь его простил. Но, выходя от

царя, этот человек встретил собственного должника, который был ему должен