рабой Божией Елизаветой, которая сейчас лежит в гробу тут, в храме, рядом с

нами. Простились на какое-то количество часов— и на земле никогда не

встретятся: стало поздно. Одно мгновение— и по отношению к этому человеку

уже никто не сможет сказать доброе слово, совершить добрый поступок—

поздно!

Задумаемся над этим в течение следующего получаса, а затем помолимся вместе,

и я, как сумею, произнесу нашу общую исповедь перед Богом в контексте того, что

я сейчас говорил. А каждый из нас, во время исповеди ли, в то ли время, когда

мы будем теперь молчаливо сидеть перед собственной совестью, перед собственной

жизнью, перед собственной смертью,— задумаемся крепко, глубоко, и придет

время, когда мы переменимся. Но это надо делать изо дня в день, это надо делать

с постоянством, это надо делать мужественно, бесстрашно, жестоко по отношению к

себе. И только когда мы доведем до самых глубин нашей души этот ужас и эту

надежду, которые переплетаются в одно горение перед Богом, мы сможем переменить

нашу жизнь так, как ее меняли издревле и сейчас меняют люди Божии—

святые.

Размышления на пути к Пасхе

Размышления на пути к Пасхе220

Мы находимся у преддверия Великого поста, и на грани между подготовительными

неделями, которые только что пронеслись, и самим Великим постом стоит Прощеное

воскресенье— день, когда мы должны бы, уже приготовленные окончательно и

бесповоротно, примириться с Богом, с самими собой и со всеми людьми вокруг нас.

Подготовительные же недели, как я говорил в течение всего этого времени,

заставляют нас глубоко заглянуть в самих себя. Я напомню вам, о чем шла речь.

В день, когда мы вспоминаем слепого Вартимея (Мк10:46—52), мы должны

задуматься над тем, как глубока, порой беспросветна бывает наша собственная

слепота, как видимое ослепляет нас к невидимому; как отсутствие привычки честно

и бесстрашно заглядывать в собственную душу лишает нас возможности видеть себя