нас окружал, и в результате у нас впечатление, что наша жизнь окончилась

задолго до того, как пришла смерть. Тут есть ответственность общественная,

человеческая, христианская, которую мы должны взять на себя: мы не имеем права

отбрасывать кого-либо по причине его кажущейся «ненужности».

Если позволите, я вам дам пример, хотя он не в уровень моей темы: я вам

расскажу о своей бабушке, которая достигла почтенного возраста девяноста пяти

лет. Однажды после тщетных усилий вымыть посуду она ее выронила. Она позвала

меня, показала осколки и сказала: «Почему Бог дает мне жить? Я уже никуда не

гожусь». Помню, в ответ я привел ей две причины, которые мне действительно

кажутся законными. Первая: у Бога наверняка уже столько старушек, что еще одна

уж действительно может подождать, но вторая была, вероятно, более важна с точки

зрения человеческой— я сказал бабушке: «Знаешь, многое ты не умела делать

так же хорошо, как другие, или лучше их. На протяжении твоих девяноста пяти

лет, несомненно, были люди, которые умели лучше тебя мыть посуду. Но есть одно,

чего не умел делать никто, кроме тебя, и это тебе удалось». Она с интересом

насторожилась и спросила: «Что это?» —«Никто, кроме тебя,— ответил

я,— не сумел быть моей бабушкой». Оно звучит шуткой, когда я вам это так

передаю. Но это действительно имело значение для этой женщины: она будто

открыла в себе что-то настолько неповторимое, чего не могли задеть ни возраст,

ни дряхлость, ни старость со всей ее силой разрушения.

Так что трагизм смерти не в том, что в какой-то день мы окажемся перед лицом

физической смерти, а в том, что задолго до того мы уже мертвецы среди… я хотел

сказать— живых. Живых ли? Увы, нет! Мы— мертвецы среди существ,

которые еще не научились жить, различать подлинную меру жизни, горение жизни

там, где оно есть. В конечном итоге, даже если биологически мы остаемся живы,

смерть представляется растущим разделением, трещиной, которая все расширяется и

делает нас все более и более чуждыми друг другу. И все кончается видением ада

Ветхого Завета. Этот ад не имеет живописного характера дантовского описания.