Metropolitan Anthony of Sourozh. Transaction
Христос победил смерть в ее последней сущности. И она побеждена навсегда.
Отныне и в самой смерти, и в ее восприятии есть чрезвычайно положительные
элементы. Смерть— миг, где все становление, вся тревога и долгий переход,
и волнение, и борьба с временным, со всем тем, что обратится в прах, окончены.
Смерть— момент, когда мы можем сказать: все свершилось. И мы можем
войти в тайну смерти еще прежде, чем наше тело начнет дряхлеть; это—
тайна, куда мы можем войти свободно всякий раз, когда понимаем, что все уже
совершилось в жизни, в смерти, в Воскресении и Вознесении Христа и в даре
Святого Духа. Тогда становится понятно, что возвещает Евангелие: мы уже внутри
Царства Жизни.
Один английский автор обратил внимание на тот факт, что в Апокалипсисе слово
«конец», которое должно быть среднего рода, всегда употребляется в мужском роде40. И вот как он это объясняет: автор
Апокалипсиса не думает о конце как о завершающей точке линейного времени, для
него конец— это приход, это встреча со Христом, с Богом Живым.
Конец— не только миг, когда все завершено в смысле— окончено; все
завершено, потому что все достигло своей полноты в лице Богочеловека.
Христос— конец и в смысле последнего момента, и в смысле цели и
завершения. Мы слишком часто забываем, что живем уже во временнм ряду,
который вышел за пределы линейного времени, хождения ощупью в полумраке Ветхого
Завета, подобного цикличному времени внебиблейских религий. Мы живем во
времени, где все уже завершено: Царство пришло во всей своей силе,
Христос— в нашей среде, Дух Святой излился на апостолов и через
них— на нас в непрекращающейся Пятидесятнице. Конечно— и я к этому
еще вернусь,— мы ожидаем Парусии41,
славного Второго пришествия Господня, но Он уже пришел, мы уже в
Царстве, Царство пришло во всей своей силе, оно уже не только предмет нашей
надежды и веры.
Подвижники древности упражнялись в «памяти смертной» и заповедали то же
своим ученикам: «Помни последняя твоя». «Имей память смертную»,— говорит
нам вся аскетическая традиция. Когда приводишь эти слова современному человеку,
он отвергает их: «Как? Неужели я всю жизнь, всю мою долгую человеческую жизнь
должен провести в ужасе грядущей смерти? Неужели все радости должны быть
отравлены уверенностью, что они окончатся? Неужели надо страшиться потерять
все, что мы любим, и помнить, что любая красота мимолетна, истлеет? Неужели вся
вселенная сводится к „Падали“ Бодлера?»42