Христос победил смерть в ее последней сущности. И она побеждена навсегда.

Отныне и в самой смерти, и в ее восприятии есть чрезвычайно положительные

элементы. Смерть— миг, где все становление, вся тревога и долгий переход,

и волнение, и борьба с временным, со всем тем, что обратится в прах, окончены.

Смерть— момент, когда мы можем сказать: все свершилось. И мы можем

войти в тайну смерти еще прежде, чем наше тело начнет дряхлеть; это—

тайна, куда мы можем войти свободно всякий раз, когда понимаем, что все уже

совершилось в жизни, в смерти, в Воскресении и Вознесении Христа и в даре

Святого Духа. Тогда становится понятно, что возвещает Евангелие: мы уже внутри

Царства Жизни.

Один английский автор обратил внимание на тот факт, что в Апокалипсисе слово

«конец», которое должно быть среднего рода, всегда употребляется в мужском роде40. И вот как он это объясняет: автор

Апокалипсиса не думает о конце как о завершающей точке линейного времени, для

него конец— это приход, это встреча со Христом, с Богом Живым.

Конец— не только миг, когда все завершено в смысле— окончено; все

завершено, потому что все достигло своей полноты в лице Богочеловека.

Христос— конец и в смысле последнего момента, и в смысле цели и

завершения. Мы слишком часто забываем, что живем уже во временнм ряду,

который вышел за пределы линейного времени, хождения ощупью в полумраке Ветхого

Завета, подобного цикличному времени внебиблейских религий. Мы живем во

времени, где все уже завершено: Царство пришло во всей своей силе,

Христос— в нашей среде, Дух Святой излился на апостолов и через

них— на нас в непрекращающейся Пятидесятнице. Конечно— и я к этому

еще вернусь,— мы ожидаем Парусии41,

славного Второго пришествия Господня, но Он уже пришел, мы уже в

Царстве, Царство пришло во всей своей силе, оно уже не только предмет нашей

надежды и веры.

Подвижники древности упражнялись в «памяти смертной» и заповедали то же

своим ученикам: «Помни последняя твоя». «Имей память смертную»,— говорит

нам вся аскетическая традиция. Когда приводишь эти слова современному человеку,

он отвергает их: «Как? Неужели я всю жизнь, всю мою долгую человеческую жизнь

должен провести в ужасе грядущей смерти? Неужели все радости должны быть

отравлены уверенностью, что они окончатся? Неужели надо страшиться потерять

все, что мы любим, и помнить, что любая красота мимолетна, истлеет? Неужели вся

вселенная сводится к „Падали“ Бодлера?»42