Его смерть мы могли приобщиться Его Воскресению и жить уже не своей

колеблющейся, вымирающей жизнью, а полнотой Его жизни, которой никто, ничто не

может у нас отнять.

Когда мы читаем молитвы святых, мы общаемся с людьми, которые, подобно этой

ветке, были когда-то умирающим ростком, были затем соединены с живоносным

древом и сейчас пронизаны его жизнью. Мы призваны это увидеть, понять и от них

научиться. Но когда мы читаем молитву того или другого святого, мы не все имеем

право сказать от собственного имени, просто повторяя его слова, потому что есть

вещи, которые невозможно сказать, не пережив их очень глубоко и порой трагично,

душераздирающе.

Разве мы можем просто сказать, не задумываясь: Остави нам долги наша,

якоже и мы оставляем должником нашим (Мф6:12)? Разве мы можем это

сказать, не поставив перед собой вопрос о том, как мы относимся к нашим

должникам? Оглянись, посмотри, кто вокруг тебя: родные, близкие, дальние,

случайные, постоянные. Как ты к ним относишься? Нет ли среди твоих поступков, в

тебе чего-то, что не дает тебе права сказать: Прости, как я прощаю?

Можно так повернуть вопрос: я говорю «Прости меня, Господи!» А может ли Бог

меня простить, если другой человек меня не прощает, если он, она меня не может

простить? Есть рассказ в еврейской традиции, как один из пророков начал

молиться Богу и увидел, что его молитва сначала стала подниматься ввысь, а

потом, словно сильным ветром, была прибита к земле и стала просто, как туман,

ползти по ней. Он спросил: «Господи, в чем дело? Неужели Ты не можешь принять

моей молитвы?» И Господь ему ответил: «Ты оскорбил старую вдовицу, и она

взмолилась ко Мне, чтобы Я тебя наказал за это. И ее молитва сильнее твоей

молитвы, потому что ее молитва исходит из трагедии, реальной трагедии ее

жизни». Мы можем и так поставить перед собой вопрос: я говорю «Оставь мне

мои грехи, как я оставляю». А я— оставляю? Если бы речь шла о том,

чтобы оставить какие-нибудь громадные провинности, простить человека за то, что