позор себе, в поражение ближнего, в отречение, хотя бы частичное, хотя бы

мало-мальское, от Бога, мы не можем спокойно сказать: «Еже согреших во дни сем…

прости ми».

И еще я остановлюсь на слове «прости». Прося прощения, мы часто ждем, чтобы

другой человек, который нами был ранен, обижен, обойден, сказал: «Прощаю,

забудем все, как будто этого не бывало». Этого желать мы не имеем права. Мы не

имеем права ожидать от человека (я сейчас говорю о человеке, а не о Боге),

чтобы он все от нас принял, перестрадал все и, потому что мы сказали «прости»,

ответил: «Прощаю, иди с миром!» Прощение— нечто совсем другое. Когда я

перед человеком (или перед Богом) провинился, согрешил и подхожу к нему и

говорю «прости», это значит, в первую очередь, что я действительно каюсь в том,

что совершил, каюсь в том, чем я был и являюсь еще,— ведь от моего

покаяния еще не следует, что я уже стал другой тварью, новой тварью. Когда я

говорю Господу или другому человеку «прости», это значит: я пережил со стыдом,

с болью то, что я совершил над Тобой, мне стыдно и больно, я это исправлю, чем

только смогу, но ты, человек, Ты, Господи, не теряй надежду, дай мне время

покаяться более глубоко, более совершенно и исправиться так, чтобы случившееся

больше случиться не могло.

Это особенно важно, когда мы приходим на исповедь. Часто мы каемся (то есть

говорим перед священником, забывая, что говорим-то мы не священнику, а Богу

Самому) в тех или других прегрешениях. И потому что мы это осознали и сказали,

мы ожидаем от Бога слов: «Прощаю, иди с миром». Но это слово прощения не

безусловно. Оно обусловлено тем, что я действительно отрекаюсь от того, в чем

каялся, отрекаюсь не на словах, отрекаюсь действенно, отрекаюсь всем своим

существом и всеми своими делами и поступками. Я прошу Бога простить меня в том

смысле, чтобы Он не отвернулся от меня, не отрекся от меня, а сказал: Я не

теряю веру в тебя, Я не теряю надежду, что ты исправишься, если только ты

сделаешь усилие быть верным. И ты можешь поверить в то, что Я и верю, и